Религиозному человеку древнегреческого мира его боги представлялись в классическом совершенстве, начиная со времен Гомера. И они, несомненно, представлялись ему не выдумкой или творением искусства, а живыми божествами, в которых можно было верить. Легче всего их понять как вечные
формы, великие мировые реальности. «Причина могущества этих образов лежит в их истинности»7. Как психологи мы можем подчеркнуть, что эта истина - это всегда
психическая реальность; как историки мы можем добавить, что психическая реальность такой истины, как, конечно же, и всякой истины,
изменяется с течением времени8
; как биологи мы можем назвать утрату этой реальностью силы, что так сильно волнует нас,
естественным угасанием; но внутренняя структура классических божеств, сущность которых заключается в том, что они заставляют верить в себя, остается нерушимой во все времена.
Мы располагаем удачным сравнением, которое в виде своего рода формулы ясно показывает равновесие грандиозных космических сил и, схватывая мир со всеми его аспектами как бы в
пограничной ситуации, представляет его сознанию так, словно малейшее нарушение этого равновесия приведет к крушению вселенной. Каждый из естественных законов и является находящимся в равновесии аспектом мирового порядка, который воспринимается как математическая формулировка «пограничной ситуации».
Так же обстоит дело и с образами богов. Назовем только трех величайших из них: в образе
Аполлона возвышенная ясность и мрак смерти противостоят друг другу, находясь в совершеннейшем равновесии и, так сказать, в пограничном состоянии9, в образе
Диониса соседствуют жизнь и смерть10, в образе
Зевса - могущество и право11. По отношению к космосу в целом, эти боги суть лишь его определенные аспекты; но сами по себе они являются целыми, «мирами»12, которые в свою очередь также обладают аспектами, причем противоречивыми аспектами по той простой причине, что их структура соединяет противоречия в безупречное равновесие.
Такие боги могут быть поняты только как
духовные идеи; другими словами, их можно познать только через непосредственное откровение. Они не могут постепенно появляться из чего-то абсолютно другого. И, наоборот, мы не можем представить себе бога (или поверить в него), который бы явился не
духу, т.е. не был непосредственным духовным откровением. Сама возможность существования греческих богов, причина их способности внушать веру - в их
идеальности.
Если историк решится занять позицию в соответствии с таким пониманием, если он достаточно смел для того, чтобы воспринимать духовные проявления духовно, а религию -религиозно, он тут же заметит парадокс. Ибо теперь он легко может возвратиться так далеко назад - в предысторию древнегреческих богов, что равновесие, о котором мы говорили, растворяется прямо на глазах, и все конкретные очертания исчезают.
Артемиду, например, следует искать в неприрученности молодых животных и равным образом в ужасе рождения. В классическом образе богини у пограничной черты сходятся дикость и ужас - сходятся и находят свое равновесие4. И чем дальше мы проникаем в ее предысторию, тем неуловимее становятся очертания, связанные с именем «Артемиды». Пограничная ситуация разрастается до некой пограничной
области между материнством и девственностью,
радостью жить и стремлением к убийству, плодородием и животностью. Чем больше мы понимаем, что божественное начало богов может быть пережито только духовно, в свете
идеи и непосредственного откровения, тем неотвязнее чувство тупика. Большинству исследователей претит признание богов
школьными образами при мысли о том, что (насколько нам известно) в ранней греческой религии было немало противоположного идеалу.
В этом парадоксе нет ничего невозможного: откровение чего-то темного по сравнению с идеей, но идеального по сравнению со слепым чувством - чего-то
еще нераскрывшегося, как почка. Все древнейшие мифологические идеи представляют собой подобного рода почки. Прежде всего, идея происхождения и истока есть идея, которую каждое живое существо переживает при своем рождении и до определенной степени реализует ее. Мифологически идея воплощается в чудесных «первосуществах» либо таким образом, что отец и ребенок, первоначальный рождающий и первоначальный рожденный, являются одним целым, либо таким образом, что судьба женщины становится символом и выражением всякого возникновения и порождения. Зевс, Аполлон, Дионис, Гермес, Асклепий, Геракл - каждый из них может быть назван мифологическим
предвечным младенцем, с самого начала сочетавшим в себе рождающего и рождаемого15. Та же идея, увиденная как судьба женщины, представлялась грекам в подобной же форме нераскрывшейся почки. Это выражается в имени, с помощью которого часто персонифицировалась эта идея:
Кора, что значит просто богиня «Дева».