Душа-cоловей

С тех пор, что этот свет во мне горит,
Все прочее со мною говорит
Гораздо тише, нет привычной давки…
И боль, та, что ворочалась во мне.
И сцены – приключения во сне,
И явь. Все-все подвинулись на лавке

Подземного жилища моего.
Хранилища неведомо чего.
Какого-то порохового склада.
Все испугались, замерли, глядят
Так робко. Или вовсе не хотят
Меня предупредить. Но и не надо.

Горит и ничего не хочет знать.
То вроде изнутри начнет пинать:
Смотри сюда, ты вся уже другая…
«Другая? – я растерянно спрошу. –
Но я одним дыханием пишу
Но я как было – не предполагая…» –

«Другая. Ты взрослей на много дней.
Ты вся пороховая, бог бы с ней,
С тобой, другой, но ты – не домик с птичкой.
Выходишь ли еще в свой мир земной,
Заглядываешь ли к нам в мир иной –
Ты порох и рука с горящей спичкой».

С тех пор, что вижу свет на глубине,
В колодце, в подземелье, там на дне
С собою говорю – я выжидаю.
Сбегутся дети. Вся Москва моя.
Вся профессура кройки и шитья –
Все будут видеть, как я выжигаю.

13 января

«Нет ни одной родной души…»

И еще одно вирелэ, Эсташа Дешана, Франция, XIV век.

Что-то неймется мне.

Нет ни одной родной души.
Хоть не живи, хоть не дыши,
Так все кругом тоскливо.
Лишь только мрак и забытье.
И сердце бедное мое
Темно и сиротливо.

Нет рядом душеньки родной.
Ни в будний день, ни в выходной.
Да целые же сутки
Не поваляешь дурака –
Да чтоб дурак наверняка
Твои все понял шутки.

А где ж достоинство и честь,
Что ж вместо них? Донос и лесть,
Что говорит о многом.
Смотрю, перевернулся мир,
И самый плохонький кумир
Теперь зовется богом.

Такая грянула тоска…
Неужто с сединой виска
И сердце перестало
Питаться храбростью людской?
Да и отваги никакой,
Да и любви не стало.

А здравый смысл, а простота…
Нет, не сегодняшняя, та,
Что вышла вдруг на сушу.
А истинное-то тепло –
Куда же все оно ушло?..
Ищу родную душу.

13 января

«И вот везу я человека своего…»

И вот везу я человека своего
Уже из госпиталя, что теперь с того.

Везу куда-то по Садовой, Валовой,
Везу, тихонечко кивая головой.

В машине голос мой молоденький поет.
Он как шампанское, какой-нибудь Моет…

Он весь пузырится, он брызжет, боже мой,
Пока я еду по кольцу к себе домой.

Какие странные писала я слова.
Что я там знала-понимала, дважды два.

Но эти строки, эта струнность, этот звук.
Вся наша юность, академия наук.

А как стоялось, как на грех, на каблуках.
А как боялась я прорех в своих стихах.

А вообще-то не боялась ничего.
И это было любопытнее всего.

И вот поет в машине детский голосок.
И пузырьки опять бегут наискосок.

Я еду, еду под больничный свой мотив.
Но человек мой единичный будет жив.

17 января