Дурной глаз

Серёг включил радио, чтобы успокоиться. На «Ретро FM» Шевчук пел про дождь. Серёга, считавший Юру-музыканта изменником родины, переключился на другую станцию и поймал русофоба Макаревича. Сморщился и продолжил поиски. Другие частоты отвечали ему треском или наполненным шорохом молчанием. Под конец радио выплюнуло громкое механическое «Авгав! Харр!», которое скорее напугало Серёгу, чем разозлило. Он сдался и выключил магнитолу.

Тут Лерка плаксиво повторила вопрос:

– Сирёж, мы точно правильно едем?

Серёга посмотрел на жену и словно впервые её увидел. Лерка, конечно, утратила соблазнительность той восемнадцатилетней девушки, с которой он когда-то познакомился, Серёга давно это сознавал, но именно сейчас он увидел её по-настоящему, глазами незнакомца: морщинки возле губ и глубоко посаженных глаз, а под глазами – круги. На левой скуле бородавка, из которой растёт волосок, а над правой бровью, точно для симметрии, налился бордовым соком прыщ. И усики, едва заметные, и не такие чёрные и густые, как у тёщи, но ведь всё, чёрт подери, впереди! А вдруг и у Ники такие появятся, когда та вырастет?

Ни девственности, короче, и не соблазнительности, подумал он мрачно, продолжая изучать Лерку. Ему не составляло труда представить, какой та будет в старости. Женские черты отпадали, как луковая шелуха, и под ними проступала гадкая бабкина рожа.

– Сирёж, ну ты чего молчишь?

– Мы едем правильно точно! – ответил он с еле сдерживаемым раздражением. Ещё один подобный вопрос, и оно вырвется, подобно пару из перегретого котла.

– Мы очень долго едем просто, Сирёж.

– Дорога одна здесь. – Его голос звучал спокойно, настолько спокойно, что умному человеку впору было бы искать бомбоубежище. Но бабёха, на которой его угораздило жениться, к умным не относилась. У него не осталось на этот счёт сомнений.

– Сирёж, я просто не узнаю, где мы едем…

Ну всё. Бог свидетель, он пытался.

– …и то, что говорил тот человек на заправке…

– Не нуди мне под руку! – проревел он, брызжа слюнями в лицо жены. – «Сирёж, Сирёж, Сирёж»! Прекрати, нахуй! Довела!

И хотя прижавшаяся к двери Лерка, как видно, не собиралась больше перечить, он принялся колотить ладонью по торпедо. Скоро ладонь, как поётся в песне, превратилась в кулак. Серёга лупил, не ощущая боли.

Пронзительно, словно раненый зверёк, завизжала Ника. Серёга ударил по тормозам – всех швырнуло вперёд, всех удержали ремни – включил нейтральную передачу и рванул рычаг ручника в положение N. Каким-то акробатическим чудом задрал ногу и стал колотить по приборной доске уже ею.

– Довела! Довела! Что ты за тварь такая?! Довела!

Под торпедо что-то хрустнуло.

– Видишь, что ты натворила?!

– Па!.. па!.. – заходилась Ника сзади.

Серёга игнорировал её. Он подался к Лерке, грузный, пышущий жаром, как поднимающийся из осеннего подлеска вепрь, и запустил пальцы в волосы на её затылке. Лерка заверезжала, зарываясь лицом в кулачки. Серёга смахнули их свободной рукой и ею же влепил жене пощёчину. Ладонь его была как мясистая лопата.

– Заткнись! – рявкнул он. – Заткнись, гнида пиндосская!

И, поскольку Лерка не послушалась, он врезал ей опять, на этот раз кулаком. Скула жены покраснела и вздулась, неожиданно ещё сильнее возмутив Серёгу: он и не замахнулся толком, в салоне для нормального замаха не хватало места. Он ударил Лерку третий раз, в лоб. Леркина голова дёрнулась, но он продолжал удерживать её за волосы и сразу вернул в подобающее положение.

Маленькие ручки обхватили Серёгин бицепс, и повисшая на нём Ника попыталась оторвать отца от матери, голося и комично закатывая глаза. Серёга стряхнул её, не глядя, и открыл подлокотник, где среди прочего барахла лежал складной швейцарский нож.

– Бог свидетель, не хотел! – проклокотал он, зажимая нож в кулаке для большей того увесистости. После чего продолжил охаживать Лерку.

В лоб, в щёку, в глаз, в нос, в лоб, в губы, в нос, в глаз.

Он почувствовал влагу на утомлённых костяшках и подумал про кровь. Но жидкость, которой уделала его супруга, оказалась совершенно прозрачной. Поначалу Серёга подумал про слюни или слёзы. Однако в ноздри шибанул резкий горячий запах, крепкий духан бензина, и Серёга на мгновение растерялся. Из ссадин, из разрывов кожи на лице Лерки, из хобота тапира, в который превратился её опухший шнобель, и даже из глаз тёк бензин. Серёга воззрился на жену с непониманием и отвращением. Лерка разлепила раздувшиеся, точно после инъекций, губы и изо рта потёк бензин, вымывая обломки зубов.

– Ва-ва, – произнесла она отчётливо и будто дразнясь. – Ква-ва.

И Серёга вернулся к тому, что воспринимал не иначе как воспитательный процесс. Самым бесящим для него было то, что Лерка даже не думала сопротивляться. Как можно не сопротивляться, когда тебя колошматят? Это только сильнее распаляло Серёгу. Правда…

Правда, если бы она сопротивлялась, подозревал Серёга, он бы вообще её убил.

Наконец он, пыхтя, откинулся в кресле. От него шёл пар, хотя кондиционер старался вовсю. Пот жёг глаза. Из-за бензинных миазмов разболелась голова и слегка подташнивало.