Дурная слава (СИ)

Весь следующий день я катаюсь по Озеркам. Ну как катаюсь? Рассекаю его вдоль и поперек, уделяя особое внимание главной центральной улице, и не успокоюсь, пока не разыщу ее, рыжую бестию! Каждый раз, когда я приближаюсь к тому месту, где мы вчера распрощались, внутри меня все вспыхивает и в дикой пляске адского пламени разжигает что-то давно уснувшее и забытое. Чертовка! Оторвать бы ей тот самый пальчик! Но ни при каких обстоятельствах я не посмел бы сделать ей больно.

Поравнявшись с двумя домами, в одном из которых она, возможно, и живет, я перевожу свой собственный вес на руки и, не позволяя мотоциклу двигаться быстрее скорости пешехода, пускаю заднее колесо в букс. Жженой покрышкой я выписываю на асфальте послание — любыми способами стараюсь выманить Ковбоя из укрытия.

— И долго ты тут гарцевать будешь? — орет на меня тетка, проходящая мимо. — Весь асфальт изгадил!

— А это ваш асфальт, что ли? — косо смотрю на нее я.

— Пылишь тут! — продолжает кудахтать она и сворачивает к кованым воротам по левую сторону. — Газон от тебя вянет!

— Да он у вас еще до меня завял! — хохотнув, отвечаю ей я. — У такой-то брюзги! И мужик, наверно, сбежал куда подальше!

— Ах, ты! — разворачивается она и кидается на меня с кулаками. — Говнюк!

Но я поддаю газу и, сорвавшись с места, оставляю брюзгу в облаке пыли. Надо же подтвердить сказанные ею слова. Быть говнюком — так до конца!

Временно оставив особо значимое место, я выезжаю на вторую, параллельную этой улицу и мчу до самого конца, не забывая вглядываться в прохожих, которые при моем приближении шарахаются с обочины к заборам. Но мне плевать — ни одно из встречных лиц не волнует меня так, как она! А Ковбоя я пока не вижу…

Со свистом остановившись возле магазина, я решаю войти внутрь и расспросить продавца: наверняка тот, кто здесь работает, знает в поселке всех.

— Ты б сначала взял чего-нибудь, — сходу перейдя на «ты», пытается флиртовать продавщица, типичная салатница неопределенного возраста. И вместо того чтобы ответить на мой несложный вопрос без ужимок, строит из себя черт знает что: — А уж потом поговорим…

Но я решаю не вступать с ней в бой, а подыграть. Поэтому улыбаюсь:

— Минералку. Ледяную. С газом.

— Подороже? — приподнимает бровь она.

— Подороже! — ухмыльнувшись, соглашаюсь я. Беру бутылку, привычным движением срываю крышку и прикладываюсь к холодному стеклу. — Ну, так что, — одним глотком опустошив почти половину, спрашиваю на ее же манеру, — знаешь такую?

— Да вообще-то я недавно тут работаю, — хлопает глазами салатница, выдавая себя за кокетку. — И особо никого здесь не знаю.

— А-а, — тяну я и с грохотом возвращаю бутылку на прилавок. — Ну ок. Спасибо за минералочку! — И твердой походкой направляюсь к выходу.

— Э! Погоди! — бросает мне в спину она. — Вернись! Ты ж не заплатил! Мне не нужны проблемы!

— А мне не нужна твоя отстойная минералка!

И уже через пару секунд расплачиваюсь с ней столбом пыли, который она наверняка оценила через окно.

Прокатившись туда и обратно по асфальтированным улицам, я съезжаю на проселочную дорогу и петляю по ней, исследуя все закоулки поселка. Озерки оказываются в разы шире, чем представлялись со стороны: их большая часть спрятана в низинах и ложбинах, заворотах и тупиках, и небольшие вереницы домов встречаются в самых неожиданных укромных местечках.

Я пролетаю через одно такое место и, минуя поворот, едва успеваю затормозить: какие-то чудилы перегородили начало улицы тремя тачками. Не знаю, что они там устроили, но выглядит это так, будто посреди дороги монголо-татары устроили сабантуй.

Мысленно выругавшись, я уже собираюсь соскочить с мотоцикла, чтобы разобраться с этим беспорядком, как в одном из клоунов узнаю своего бывшего одноклассника, Артурчика. Поэтому сменив гнев на улыбку, откидываю визор:

— А ну-ка убрали свою помойку, сосы малолетние!

— Че? — вскидывается Артур.

— Че слышал, Шарик!

И пока он недоуменно прет на меня, а его дружки бессмысленно таращатся по сторонам, я снимаю шлем и вешаю его на руль.

Минута тишины сменяется восторженным воплем:

— Ааа! — рвет глотку он. — Тони! Антоха! Какими судьбами? — накидывается на меня, как полоумный. Потом пристраивается на сидение сзади, толкаясь, выпихивает меня с мотоцикла, хватается за руль и, выпятив нижнюю губу, делает «газульку». Прид-дурок!

Я ржу:

— Триста лет прошло, а ничего не изменилось!

— Да ладно, триста! — лыбится он, уступая место. — Хочешь сказать, тебя жизнь потрепала? Ты че тут делаешь-то вообще?

— Да ничего, — ухмыляюсь я, — катаюсь.

Уж кому-кому, а рассказывать Артурчику о Ковбое я не намерен. Этому извращюге только дай наводку.

— А че раньше не заруливал?

Я пожимаю плечами:

— Не мог.

— Дела были? — как конченный наркоман смеется он.

Это смех у него такой дебильный, с которым Артурчик уже родился.

— Вроде того, — отмахиваюсь я.

— Слышь, погоди! Тюнс по весне говорил, что ты в армии. Так че, выходит, что…

— Выходит, — усмехаюсь я.

И получаю тычок в плечо: