Дурная примета

Почему? В самом деле, почему? Мальчику хочется увильнуть от правды. Он отводит глаза, когда Боцман смотрит в них, эти спокойные, пытливые глаза, которые обычно выдерживают чужой взгляд. Отец спрашивает еще раз, и тогда сын отвечает:

— Я… Мне… Мне не хочется здесь быть!..

Что это такое? Сын говорит, что не хочет здесь быть. Что дом, в котором живет его отец, не нравится ему.

Вильгельм Штрезов встает. Нет смысла продолжать расспросы. Он спускается по лестнице, проходит через тесные сени, выходит на улицу в чем есть — с непокрытой головой, без бушлата — и идет протоптанной в снегу тропинкой в деревню.

*

Это была в его жизни самая тяжелая ночь, тяжелее, чем страшные штормовые ночи на море, когда нет ни звезд, ни луны, ни солнца, есть только вода, и ореховая скорлупка лодки, и тьма, как в гробу.

Стина стонала, протяжно и жалобно, и Боцману стало страшно. Он подергал за дверь, но девушка лишь продолжала стонать. Тогда Боцман налег на дверь плечом. Задвижка сломалась, и Боцман увидел Стину. Она металась по постели, лицо у нее было в красных пятнах, косы растрепаны.

— Стинок, в чем дело?

Только стоны в ответ, только жалостные вопли. И здесь вошла Берта. Она посмотрела на девушку, посмотрела на плиту…

— Она выпила какую-то гадость, — сказала Берта.

Берта знала, что делать в таких случаях… Она высоко подняла Стине изголовье, она заставила Стину пить горячую соленую воду до тех пор, пока ее не вырвало. Вскоре краснота на лице исчезла. Берта снова легла в постель.

«Так вот оно что!» — сказала она. И все повторяла: «Так вот оно что!» Она ничего не спрашивала и, хотя ни о чем не могла знать, разгадала все обстоятельства. Для размышлений у нее времени было много.

Белая, как простыня, лежала Стина в постели. А Боцман все спрашивал:

— Стина, что случилось?

Словно угли, чернели на ее лице глаза, обведенные широкими тенями. Она долго молчала. Наконец сказала:

— Эмиль Хагедорн не ошибся, Боцман. Помнишь, про Бюннинга был разговор… Так вот, он действительно…

Вот какая история.

И сын говорит, не хочу оставаться в родительском доме…

*

Вильгельм Штрезов идет по деревне. Никто не здоровается с ним, но сегодня он этого не замечает, сегодня он так глубоко погружен в свои мысли, что даже не чувствует холода. Без бушлата, без шапки, спешит он по дороге через Дазеков, поворачивает к пристани, проходит вдоль мола до самой его оконечности и там садится на бревно.

«Так что же я выгадал? Никто теперь не хочет с нами знаться, даже мальчишки на улице плевали бы на меня, если бы не боялись получить по затылку. Теперь я и сам не знаю, верно ли, что здесь одна только зависть и злоба… Ханнинг считает, что нет. Ханнинг сам-то теперь к нам не показывается, словно он мне не брат. Да, дело дрянь!»

Боцман, не вставая, берет камень и по-мальчишески швыряет его далеко на лед залива. Но сам даже не смотрит, куда полетел камень.

«Взял девушку к себе в дом и вообразил себя благодетелем. Оказывается, Бюннинг сподличал над ней, — а я, черт меня побери, я — пошел по его пути! Родной сын готов бежать от меня и, наверное, замерз бы в снегу, если бы я его вовремя не нашел. А я одного лишь хотел, чтобы ему не пришлось, когда вырастет, садиться в рыбацкую лодку. Хотел я этого или нет?»

Боцман никак не выберется из неразберихи своих мыслей. Что-то в нем противится прояснению. Ему не хочется быть откровенным с самим собой, он еще пытается уйти от правды. Но последняя ночь разбередила и расшатала в нем многое, что прежде казалось твердым и незыблемым.

«Этого я хотел? Нет и еще раз нет. Этого я хотел тоже, но прежде всего думал о себе… Я хотел стать господином, как другие господа… А теперь не знаю, как расхлебывать эту кашу. Видать, все, что я делал, было неправильно. А что сегодня утром сказала Берта?

— Стине теперь не место в нашем доме, Вильгельм. Не хочу, чтобы так продолжалось. Она должна уйти.

А что Вильгельм ответил жене? Он немного помедлил, а потом сказал:

— Нет, Берта. Пусть она у нас еще маленько побудет. Куда ей сейчас деваться? Нет, в самом деле так не годится, Берта. Теперь ей придется пока остаться у нас.

Берта смотрела в потолок…

— А все оттого, что тебе захотелось в угреловы. Конечно, и мне бы хотелось выбраться из нужды. Только мне боязно… Боюсь, ты меня бросишь…

«Нет, теперь ей не надо бояться, теперь все пойдет по-другому… Только я пока еще не знаю, как».

Снова падает снег. Боцману становится холодно. На обратном пути он встречает братьев Лассан, Ханнеса и Фите.

— Эй, Боцман! — кричит Ханнес. — Как твои дела, что поделываешь? Слышал я, ты здесь дров наломал. Не черт ли тебя попутал?

Вильгельм Штрезов смотрит на старого друга юности, и вдруг в нем закипает злость. Ну нет, до этого дело еще не дошло, чтобы каждый, кому вздумается, мог говорить ему, что о нем думает.

— А тебе-то что? На-ка вот выкуси…

И он проходит мимо братьев Лассан.

— Ну, видишь, — говорит Фите. — Это же настоящий бык с рогами. Что ему взбредет в голову, то он и делает, и никакого сладу с ним нет.

Но Ханнес Лассан смеется:

— Оставь ты его в покое. Посмотришь, он еще себя покажет. Мало ли что сгоряча не натворишь.

XII