Дурман

Так разговор и не состоялся. Иван снова, как муха, забился в паутину своих страхов. Новое замужество Тошки, раздел… Нет, она сидеть во вдовах не будет. Молодая совсем, ей лет двадцать пять, не больше. Год пройдет после смерти брата — и пойдет снова замуж. Закрутятся около нее разные свахи, начнут прощупывать да примеряться. Да так и уведут из дома. Баба что вода: куда отведешь, там и течет… и кто же этот будет, второй-то? Генчо Чифтелиев? Богат, но стар для нее, не пойдет за него Тошка. Стаменко Попов? И он не молод, да к тому же, говорили, по гулящим бабам шляется, жену дурной болезнью заразил. Так и померла. Митко Интизапчев? Нет, этот слюнтяй больно высоко голову дерет. Когда Георгий Ганчовский назначил его председателем трехчленки, он велел Минчо в управление запереть и вел себя очень мерзко. Минчо его люто ненавидел. „Шпионская душонка, все вынюхивает да Ганчовскому доносит!“ Около Ганчовского Интизапчев большим человеком стал, собрал вокруг себя прихлебателей. Поговаривали, что на следующих выборах Ганчовский его кандидатом в Народное собрание выставит. Но в прошлом году тот так опозорился, что теперь люди и смотреть на него не хотят. Заманил, сукин сын, цыганку в дом, в комнату завел и на нее накинулся. Но та не будь дура, такой тарарам ему устроила! Заорала во все горло да давай его колошматить чем попадя. Полетели чашки, ложки, веретена, мука столбом поднялась… Потеха!.. Соседи услышали, сбежались, еле уняли разъяренную бабу. Потом он целый месяц носу из дому не высовывал. А когда показался, наконец, на улице, то смеху было! Детвора и та ему вдогонку кричала: „Эй ты, цыган-мыган!“ С тех пор и укорот ему пошел. Да и деньжата постепенно уплыли, совсем обнищал, а ведь раньше двести-триста левов для него было — раз плюнуть! Нет, и за него Тошка не пойдет, не замарает доброе имя покойного Минчо.

Остался один Илия Вылюолов. Он был бедняк, но зато с головой у него порядок. „Было бы у нас в селе еще пяток таких, как Илия, никто бы с нами тягаться не посмел“. С Минчо они были неразлучны, словно братья родные. Илия был без образования, читать не любил, но характера был твердого. „Вылюолов не подведет, куда хочешь пошли!“ — хвалил его Минчо. Илия все больше молчал, только слегка добродушно усмехался. Не любил в споры ввязываться. „Умный и без спора поймет“, — скажет бывало. Сам он во все вникал медленно и с трудом, но если его нелегко было в чем-нибудь убедить, то еще труднее было разубедить в том, во что он поверил. Ко всему он подходил с опаской, осторожно, пытаясь своим умом дойти, самому во всем убедиться — вот тогда уж у него из головы и колом не выбьешь. С людьми был сдержан, даже в пустяках недоверчив. Но уж если кто ему по сердцу придется, за него готов в огонь и воду. После смерти Минчо целый месяц был сам не свой. Когда узнал о несчастье, словно онемел, слова сказать не мог. Когда немного пришел в себя, прошептал с глубокой болью: „Осиротели мы теперь“, а на глазах слезы. Поселяне уважали его за честность, прямоту и твердость. А противники держали язык за зубами, когда о нем речь заходила. Да и силен он был, по всей околии слава о нем ходила: самых сильных борцов шутя на лопатки клал. Никто против него выйти не смел.

Да, Илия всем взял. И если Тошка выбирать мужа нового станет, его выберет. Старуха-мать — матерая волчица, издалека учуяла опасность. Неспроста она тогда на Тошку насела, когда кукурузу ссыпали. Да и Илия вроде не так просто зашел тогда. И разговорчив был не в меру, даже на него не похоже, а глазами так и шарил, словно что высматривал. Вот так-то оно и бывает: сегодня за одним придет, завтра за другим — глянешь, и обтяпал дельце. Сначала переглядываться начнут, там разговоры пойдут, то да се, а потом — через год после Минчо, возьмет она Пете за ручонку и со двора долой, прямо к нему в хату… А потом он к ним заявится, делиться, дескать, будем. Вот тогда-то у него все наружу выйдет. Хорош-то он хорош, да когда добро делят, дружба врозь. Родные братья и сестры за клочок земли друг другу горло перегрызут, а тут от чужого справедливости жди… Дождешься, как же… Каждую тряпку делить станут, ложки да поварежки. Да что у Илии есть? Ни рукомесла не знает никакого, ни от отца наследства какого, бедняк бедняком, а тут двадцать декаров землицы даровой в руки плывут, какой дурак откажется…