Дури еще хватает

Однажды, уже в следующем году, — наверное, это был 1990-й, но прошу на меня не ссылаться — я отправился на встречу с неким Роджером Питерсом, обосновавшимся в великолепном люксе 523 отеля «Савой». Он оказался американцем средних лет. И дал мне понять, что является наследником и последним любовником американского композитора Сэмюэля Барбера. Я-то всегда полагал, что Барбер умер с горя после того, как его давний партнер и друг, музыкант Джанкарло Менотти, променял старика на молодую фотомодель, но, по-видимому, старик нашел утешение в лице Роджера Питерса.

Роджеру, как выяснилось, принадлежали права на экранизацию «Сенной лихорадки» Ноэла Кауарда, и его интересовало, не соглашусь ли я написать сценарий. Я вежливо отказался, поскольку знал, что: а) «Сенная лихорадка» была любимой пьесой Кауарда, и он оставил на ее счет особые указания — «чтобы никакому мудаку не разрешили выеживаться над ней»; и б) действие пьесы происходит в одном месте и практически в одно время, почти в полном соответствии с «единствами» Аристотеля, и это делает ее перенос на экран задачей особенно вшивой. Другое дело, что Реджиналд Роуз и Сидни Люмет с «12 рассерженными мужчинами» справились, и преотлично…

Он вроде бы сильно не обиделся, мы с ним выпили, поболтали, обменялись сплетнями. Думаю, он обращался со своей просьбой едва ли не к каждому, кто когда-либо держал в руке перо или постукивал по клавишам, начав, как водится, со Стоппарда, Беннета и Пинтера{78}, и, утомленный неделями отказов, доскребся наконец до донышка своего сусека. И не надо обвинять меня в ложной скромности, я всего-навсего реалист.

Номер у него был роскошный, с умопомрачительным видом на Темзу. Мысль о том, что можно постоянно жить в таком великолепии, наполнила меня совершенно непростительной смесью зависти и амбициозности. Когда-нибудь, думал я, когда-нибудь…

Календарь, как сказал где-то Вивиан Стэншолл{79}, сбрасывает страницы и ветер уносит их, и вот уже начался 1992-й, и я прогуливаюсь, созерцая витрины, по Пиккадилли.

— Здравствуйте, Стивен!

Должен сказать, что я страдаю умеренной, но способной кого угодно довести до белого каления формой прозопагнозии. Нет, она ничем не напоминает присущее кое-кому абсолютное отсутствие памяти на лица. У меня есть знакомый, который членов собственной семьи не узнает, пока те не назовутся. Со мной дело обстоит не так ужасно, и тем не менее я часто произвожу впечатление грубияна. Поэтому, если мы с вами знакомы и я, повстречав вас на улице, просто прошел мимо, не думайте, что я невзлюбил вас и хочу вычеркнуть из моей жизни, — просто я ни малейшего понятия не имею, кто вы такой. Назовитесь, и все будет прекрасно. Большинство людей устроено наоборот — лица они запоминают, а имена — ни-ни.

По счастью, этот незнакомец назвался без моих подсказок:

— Роджер Питерс!

— Ну конечно, — сказал я. — Что новенького?

— Да вот, понимаете, — начал он, подстраиваясь под мою походку, — вы именно тот, кто мне нужен. Не знаете ли вы кого-нибудь, кого угодно…

О господи, мысленно застонал я, сейчас он опять заведет шарманку насчет «Сенной лихорадки»…

— …кого угодно, кто согласился бы прожить четыре-пять недель в моем номере в «Савое»? Мне нужно съездить по семейным делам в Америку, а выволакивать все барахло из номера не хочется. Отелю-то я все едино за год плачу, поэтому нужен просто-напросто человек, который присмотрел бы за номером. Вам никто в голову не приходит?

— Ну-у… — неуверенно начал я, — есть один такой, он мог бы вам подойти. Роста он примерно такого… — я поднял ладонь до своей макушки, — ширины примерно такой… — я похлопал себя по бокам. — У него сломанный нос, и прямо-таки сию минуту он разговаривает с вами.

— Фантастика! Я уезжаю в среду. Может, заглянете ко мне завтра после полудня, я познакомлю вас со старшим по этажу и покажу, где что.

Вот так и получилось, что отель «Савой» почти на месяц стал моим домом. Одиннадцать дней этого времени пришлись на съемки «Друзей Питера». Сценарий, который я по-курьерски доставил в Лондон, был отчищен, отшлифован и отполирован до легкого блеска, однако Хью и меня, к вечному нашему стыду, вся эта затея пугала до колик. Время от времени Кен замечал в коридорах, залах и гостиных Ротэм-Парка (величавого, стоящего неподалеку от Барнета дома, в котором уже были разыграны некоторые сцены «Дживса и Вустера» и в котором я годы спустя снимался в «Госфорд-Парке» Роберта Олтмена) наши презренные, вдрызг расстроенные физиономии и, наконец, спросил:

— Все в порядке, дорогие мои?

— Они нас в порошок сотрут, — простонал я.

— Кто? О ком это ты?

— «Претенциозное повествование о замкнутой компании оксбриджских изнеженных и ничтожных, бесхарактерных дрочил, которые донимают друг друга своими так называемыми “проблемами”, собравшись на отмеченный излишествами уик-энд в загородном доме…» Ты представляешь, что сделает с нами «Тайм-аут»?

(Я и сам понятия не имел, что «Тайм-аут» все еще оставался символом и фокальной точкой нашей неуверенности в себе.)