Дурак

Королевская свита расступилась, и пестрая повозка галопом пронеслась сквозь строй.

— Что там было? — вопросил Лир, когда я вернулся к нему.

— Телега балбесов, — ответил я.

— К чему такая спешка?

— Мы так распорядились, стрый. У них полтруппы с лихоманкой полегло. Их к твоим людям лучше и близко не подпускать.

— О, ну тогда хорошо постарался, парнишка. Я уж было подумал, что ты скучаешь по прежней жизни и решил к ним вернуться.

Я содрогнулся. Вот точно в такой же промозглый декабрьский день я впервые оказался в Белой башне со своей бродячей труппой. Лицедеями мы совершенно определенно не были — так, скоморохи: певцы, жонглеры и акробаты, а я — на особом положении, потому что умел все сразу. Хозяином у нас был жуликоватый бельг по имени Белетт, который купил меня у матери-настоятельницы за десять шиллингов с обещанием меня кормить. Говорил он на голландском, французском и очень корявом английском, поэтому ума не приложу, как ему удалось на то Рождество заручиться согласием двора на наше выступление. Потом мне рассказывали, что выступать в замке должна была другая труппа, но там все слегли с желудочными коликами. Подозреваю, Белетт их отравил.

С Белеттом я уже ездил несколько месяцев, но в избытке мне доставались одни побои да холодные ночи под фургоном. Каждый день мне полагалась краюха хлеба, время от времени — чашка вина, а еще — постоянные упражнения: метание ножей и ловкость рук (если она применялась к срезанию кошельков).

Нас ввели в огромную залу, где бражничала и пировала толпа придворных. Еды на блюдах было так много, что я столько и не видел-то никогда. Во главе стола восседал король Лир, по бокам — две красивые девушки моих лет. Потом я узнал, что звали их Гонерилья и Регана. Обок Реганы сидел Глостер, его жена и сын их Эдгар. Бестрепетный Кент восседал на другой стороне, рядом с Гонерильей. Под столом у королевских ног свернулась клубочком маленькая девочка — она смотрела на празднество, широко распахнув глаза, словно испуганная зверюшка, а к груди надежности ради прижимала тряпичную куклу. Должен признаться, тогда я решил, что девочка, должно быть, глуха или умственно бесхитростна.

Выступали мы часа два — за трапезой пели песни о святых, а потом, чем больше вина лилось в кубки, постепенно перешли на произведения порискованней. Гости отбрасывали понятия о приличии одно за другим. Под конец вечера все уже хохотали, гости пошли плясать со скоморохами, и даже чернь, обитавшая в замке, причастилась общему веселью. А маленькая девочка меж тем все так же сидела под столом и не роняла ни звука. Не улыбалась, не вскидывала от восторга бровь. В ее хрустально-голубых глазах сиял свет — дурочкой она не была, отнюдь, — но смотрела она как будто бы из дальнего далека.

Я заполз под стол и уселся с нею рядом. Она едва отозвалась на мое вторжение. Я подался к ней поближе и подбородком повел в сторону Белетта, который стоял в центре залы, подпирая собой колонну, и похотливо склабился юным девам, что куролесили вокруг. Я заметил, что девочка тоже обратила внимание на мерзавца. Тихо-тихо я запел ей песенку, которой меня научила затворница, — только немного поменял слова:

— Белетт — крысоед, крысоед, крысоед,
Белетт — крысоед, крысоед, крысоед,
Крысу он сгрыз на дворе.

Девочка несколько отпрянула и внимательно посмотрела на меня — взаправду ли такое можно петь. А я продолжал:

— Белетт — крысоед, крысоед, крысоед,
Белетт — крысоед, крысоед, крысоед,
Белетт — крысоед, утопился в ведре.

И тут девочка хмыкнула — надтреснуто, но пронзительно хохотнула, и в смешке ее зазвенели невинность, радость и восторг.

Я пел дальше, и девочка — тихо-тихо — пела теперь со мной:

— Белетт — крысоед, крысоед, крысоед,
Белетт — крысоед…

Но под столом мы были уже не одни. Рядом сверкала еще одна пара льдисто-голубых глаз, мерцала седая борода. Старый король улыбался и сжимал мне предплечье. Гости еще не успели заметить, как их государь забрался под стол, а он уже вновь воздвигся на своем троне — но теперь сидел, возложив одну руку на плечо девочки, а другую — на мое. Длань его была словно мост через пропасть реальности — она тянулась с самых вершин власти к безродному сироте, который спал в грязи под телегой. Наверное, так себя чувствовал рыцарь, когда королевский клинок касался его плеча, посвящая в дворянство.

— …крысоед, крысоед, крысоед… — пели мы.

Когда пиршество закончилось и благородные гости пьяно распростерлись на столах, а слуги повалились кучей перед огнем, Белетт принялся ходить среди бражников, искать своих артистов. Каждого хлопал по плечу и велел собираться у дверей. Я как сидел, так и заснул под королевским столом. На плече у меня покоилась голова девочки. Хозяин вытащил меня за волосы.

— Ты весь вечер бездельничал, — сказал он. — Я за тобой смотрел.