Дурак

— Не нравится мне, как она обошлась с королем. Старику все ж полагается больше уважения. А что это за письма в Корнуолл и Глостер?

Я открыл было рот, рассудив, что мне представилась недурственная возможность просветить герцога касаемо новообретенной страсти его супруги к Эдмунду Глостерскому, упомянуть мой недавний урок непристойной дисциплины с герцогиней и привести с полдюжины метафор для незаконного соитья, что пришли мне на ум, пока Олбани размышлял, но Кукан вдруг изрек:

— Ты трахом овладел,
Мастак рога клепать.
Но чтобы подшутить смелей,
Надо сломать печать.

— Что? — спросил я. Если Кукан когда и открывал рот, говорил он обычно моим голосом — только писклявее и глуше, но трюк это был мой. Если, конечно, куклу не передразнивал Харчок. Но за ниточку с колечком, что шевелила его челюстью, все равно дергал я. Теперь же голос прозвучал не мой совсем, и я куклой не управлял. То был женский голос призрака из Белой башни.

— Не будь занудой, Карман, — сказал Олбани. — Мне сейчас только твоих кукол-стихоплетов не хватало.

Кукан меж тем продолжал:

— Тысяча ночей потребна,
Чтоб понять, что леди — блядь.
Так слаб ошуту сегодня
Шуткою войну начать?

И тут, подобно падающей звезде, что ослепительно прорезает тьму ночи невежества у меня в уме, я сообразил, о чем толкует призрак. И сказал:

— Не ведаю, что такое госпожа отправляет в Корнуолл, мой добрый Олбани, но вот намедни, будучи в Глостере, слыхал я, как солдаты бают о том, что Регана у моря войско собирает.

— Собирает войско? Это еще зачем? На трон Франции взошли кроткая Корделия со своим Пижоном — форсировать теперь канал будет чистой воды жеребятина. У нас по ту сторону крепкий союзник.

— Ой, так они не против Франции силы собирают, а против вас, милорд. Регана желает править всей Британией. Ну, так я, по крайней мере, слыхал.

— От солдатни? Под чьим это они флагом?

— Наемники, сударь. Им никакой флаг не свят, кроме прибытка, а разнеслась молва, что в Корнуолле любому свободному копейщику сулят добрую мошну. Ладно, пора бежать мне, сударь. Королю потребно кого-нибудь выпороть за грубости своей дочери.

— Несправедливо как-то, — рек Олбани. Все же приличный он человек в глубине души — Гонерилье эту искру пристойности в нем так и не удалось загасить. А кроме того, похоже, забыл, что собирался нечаянно меня повесить.

— Не тревожьтесь за меня, добрый герцог. Вам и так довольно тревог. Если за вашу госпожу причитается порка, пусть лучше достанется она вашему покорному шуту. А вы передайте ей, прошу, от меня, что кому-нибудь не рай всегда бывает. Прощайте ж, герцог.

И я, садня попой, весело отбыл спускать псов войны [123]. Хей-хо!

Лир сидел на коне у Олбанийского замка и орал небесам, как совершенно ополоумевшая личность.

— Пусть нимфы матери-природы пошлют ей грызуна величиной с омара, и заразит сей гнусный паразит собой все сгнившее гнездо ее деторожденья! Пусть змеи подколодные клыки свои в соски ее вонзают и там болтаются, пока все буфера [124]не почернеют и не рухнут наземь, подобно гнойным перезрелым фигам!

Я посмотрел на Кента:

— Скоро вскипит, а?

— Пусть Тор расплющит молотом ее кишки — и пылкий флатус сим произведется, от коего увянут все леса, ее ж саму от этой мощной тяги со стен зубчатых сдует прямиком в кучу навоза!

— Конкретного пантеона он не придерживается, верно? — уточнил Кент.

— О, Посейдон, пришли сюда свое отродье одноглазое, чтоб зрило в битуминозный ад ее души, и полыхали там у ней страданья самым анафемским пожаром!

— Знаешь, — сказал я, — для того, кто так гадко обошелся с ведьмами, король как-то перегибает с проклятьями.

— Согласен, — рек Кент. — И, если не ошибаюсь, все это на голову старшей дочери.

— Да что ты? — молвил я. — Ну да, ну да — вполне возможно.

Мы услыхали конский топ, и я оттащил Кента от подъемного моста — по нему с громом неслись два всадника, в поводу за ними еще шесть лошадей.

— Освальд, — сказал Кент.

— С запасными конями, — добавил я. — Поехал в Корнуолл.

Лир прекратил ругаться и проклинать и проводил глазами всадников, пересекавших вересковую пустошь.

— Что за нужда мерзавца гонит в Корнуолл?

— Везет письмо, стрый, — ответил я. — Слыхал я, Гонерилья приказала сообщить сестре все опасенья и добавить свои соображения притом [125]; а Регане и господину ее велено следовать в Глостер, а в Корнуолле не сидеть, когда ты туда прибудешь.

— Ах Гонерилья, подлая ехидна! — вскричал король, треснув себя по лбу.

— И впрямь, — подтвердил я.

— О злобная ты скилла!

— Это уж точно, — сказал Кент.

— Злодейка разорительная, зрела ты в своей израде!

Мы с Кентом переглянулись, не зная, что ответить.

— Я сказал, — рек Лир, — «зело разорительная злодейка, зрелая в своей израде!»

Кент руками подкинул на себе воображаемый изобильный бюст и воздел бровь, как бы уточняя: «Сиськи?»

Я пожал плечами, как бы подтверждая: «Ну да, сиськи вроде бы уместны».