Дунайские ночи (худ. Г. Малаков)

Уверенный в том, что все блага земли ему доступны, с нагловато-счастливым блеском в глазах, шагал он по бульварам. Кто знает, придется ли побывать здесь еще раз, вот таким — молодым, богатым, счастливым. Толкался среди туристов, под таинственно-сумрачными сводами собора Парижской Богоматери, любовался его цветными витражами, вторгался вместе с потоком иностранцев в яркие, как ярмарочные балаганы, лавчонки Ситэ, покупал грошовые сувениры, а потом бросал их в Сену или оставлял на скамейке.

Рылся с видом знатока в книжных развалах букинистов, нашедших себе приют в шатровой тени каштанов у гранитного парапета набережной.

Нет, Картера влекло к себе не старое вино редкой книги, изданной двести лет назад. Не гравюра, оттиснутая только в одном экземпляре. Листая ломкие ветхие страницы, он просто вдыхал грибную затхлость старины и чувствовал себя настоящим парижанином.

Восемь дней и ночей пребывал он в личине обыкновенного человека. Жил без всяких забот и душевной напряженности, которая старит и сушит похлеще всякой болезни, не позволяет наслаждаться жизнью, если даже у тебя карманы набиты долларами. Не озирался на улице в поисках преследователя. Не носил с собой ампулы с ядом. Не клал, ложась в постель, револьвера под подушку. Не хватался за карман с ключом от несгораемого сейфа.

Словом, все было хорошо до сих пор. А тут около букиниста на него опять навалилось то, что так встревожило на аэродроме Каструп.

Роясь в книгах, он вдруг почувствовал на себе чей-то изучающий взгляд. Кто? Опять седой джентльмен?

Теперь уже не вкрадчиво, как в Копенгагене, а резко он повернул голову, надеясь перехватить чужой взгляд. Не успел! Человек, стоявший неподалеку от него, внимательно рассматривал огромный фолиант в кожаном переплете с золотым тиснением — альбом Доре с иллюстрациями к Библии.

Картер кашлянул, спросил по-французски:

— Извините, мсье. Это настоящий Доре?

Человек так был увлечен своим занятием, что не расслышал вопроса. Он, вероятно, и не видел, кто стоит позади него — мужчина или столб.

«Паника, дорогой мой!» Картер поклонился старому букинисту, тихо побрел дальше вдоль Сены. Отойдя шагов на пятьдесят, быстро оглянулся. Любитель старых книг сосредоточенно, все в той же позе, спиной к Картеру, продолжал изучать Доре.

«Да, чистая паника», — обрадовался Картер.

Какой уважающий себя иностранец, попав в Париж, не забредет на Аль? Потянуло туда и Картера. Бродил по узким улочкам торговых рядов и поражался. Истинное чрево Парижа! Битые, в целлофановой броне гуси, утки, кролики. Ящики с помидорами. Дары моря: свежая рыба, лангусты, креветки. Бомбы кокосовых орехов. Гирлянды бананов. Пирамиды груш, яблок. Корзины с виноградом. Гигантские персики, прикрытые влажными листьями. Яйца в рифленых картонных коробках. Фрукты и плоды Алжира, Туниса, Марселя, Ниццы. Бараньи, бычьи туши на крючьях. Молоко, сливки. Прямо на тротуарах, у раскрытых дверей магазинов высятся копны салата, цветной капусты, артишоков, редиса, спаржи, зеленого лука.

Тот, кто побывает на центральном рынке, непременно заглянет и в старое кафе, в штаб-квартиру торговцев, грузчиков, ломовиков, шоферов, базарных воришек, проституток. Все здесь чувствуют себя равноправными. Самые почетные гости Франции, короли и президенты, шахи и премьеры, сидят за одним столом с мясниками и зеленщиками. Переступив порог этого кафе, сиятельные особы превращаются в обыкновенных посетителей. Никто им не уступит места. Никаких привилегий. Пейте свой аперитив, кофе, говорите о чем угодно и как угодно, стараясь изо всех сил привлечь к себе внимание, — все напрасно, вас не выделят из толпы завсегдатаев.

Побывал в этом кафе и Картер — пил французскую водку и кофе.

Был он и на Севастопольском бульваре и на Монмартрском холме. Забрел и на Монпарнас. Дважды прошагал по Елисейским Полям — снизу вверх, от площади Согласия до Триумфальной арки площади Звезды, и обратно — сверху вниз.

Любовался, завидовал, вздыхал! Эх, если бы перенести эти поля за океан, в Штаты! Нет ни у одной столицы такой магистрали, как Елисейские Поля — широченная, с бетонной полосой для автомобилей, бульварами, с дворцами, известными всему миру, с витринами прославленных магазинов, с изящными парижанками — каждая встречная — красавица.

Елисейские Поля!… Картер был весь тут, весь без остатка — сердцем, разумом, прошлым, настоящим, будущим. Без Калькутты, Москвы, Афин, Пекина, Праги, Бонна и Стокгольма мир не померкнет, думал Картер, но без Елисейских Полей, без Бродвея…

Скитаясь без цели по Парижу, Картер вышел к дворцу Бурбонов. Перешел по мосту Александра на левый берег Сены и, смертельно усталый, плюхнулся на скамейку, на тенистой Курс ля Рейн.

Отдыхал до тех пор, пока часы не напомнили ему, что пора спешить в отель обедать.

Пересек в людском потоке площадь Согласия с ее египетским обелиском и монументами, символизирующими крупнейшие города Франции. Миновал Морское министерство. Полюбовался издали, поверх деревьев сада Тюильри, аркой Каруселя, луврским дворцом и медленно направился к себе в отель.