Думать / Классифицировать

Мне кажется, подобным образом следовало бы изучить и явление, происходящее вследствие этого производства: освоение текста читателем. Здесь следует рассматривать не воспринимаемую информацию, а восприятие информации на ее простейшем уровне, изучать то, что происходит, когда мы читаем — взгляд падает на строчки и перемещается, — а также все то, что сопровождает его перемещение; чтение вновь становится тем, чем оно было изначально: в результате движений тела, активизации некоторых мышц, различных комбинаций положения тела, последовательных операций, временных решений и всей совокупности стратегий, встроенных в континуум социальной жизни, мы не читаем невесть как, невесть когда, невесть где, даже если читаем невесть что.

I. Тело

Глаза

Мы читаем глазами [16]. То, что делают глаза, пока мы читаем, столь сложно, что это одновременно оказывается вне моей компетенции и выходит за рамки данной статьи. Из литературы, посвященной этому вопросу с начала века (Ярбус, Старк и др.), можно все же вынести простейшую, но основательную уверенность: глаза читают не букву за буквой, не слово за словом, не строку за строкой, а движутся скачками и останавливаются, с излишней настойчивостью рыская по всему полю чтения: непрерывная беглость размечается остановками, словно для того чтобы найти искомое, глаз должен беспокойно цепляться за страницу, не равномерно охватывать ее, как телезритель (на что мог бы указывать термин «охват»), а хвататься за нее произвольно, беспорядочно, многократно или, если угодно — поскольку наше описание уже стало глубоко метафоричным, — как голубь, клюющий землю в поисках хлебных крошек. Разумеется, этот образ несколько сомнителен и все же представляется мне характерным; я готов незамедлительно вывести из него то, что могло бы стать исходной точкой теории текста: читать — это прежде всего вычленять из текста означающие элементы, крошки смысла, что-то вроде ключевых слов, которые мы выявляем, сравниваем, обретаем. Именно убеждаясь в их наличии, мы знаем, что мы в тексте, мы его идентифицируем, мы его распознаем; этими ключевыми словами могут быть слова (например, в детективных романах и гораздо чаще в эротической и якобы эротической продукции), но ими могут быть и звучания (рифмы), виды форматирования страницы, строение фразы, типографические особенности (например, выделение курсивом некоторых слов в чрезмерном количестве современных художественных, критических и художественно-критических текстов), а иногда целые повествовательные куски (см. Жак Дюшато. Маргинальное прочтение Питера Чейни. — В сб. La Litt'erature potentielle. — Paris: Gallimard. — Id'ees, 1973).

Речь идет о том, что информационная теория называет узнаванием формы: выискивание соответствующих черт позволяет перейти от линейной последовательности букв, пробелов и знаков пунктуации, в виде которой сначала и представляется текст, к тому, что окажется его смыслом, после того как на разных уровнях чтения мы сумеем выявить синтаксическую связность, повествовательную организацию и то, что называется «стилем».

Если не брать в расчет самые известные простейшие, то есть лексические примеры (читать — это сразу же понимать, что слово convent означает то, что делают курицы, когда яйцо снесено, или же монастырь [17], a Fils Aymon не то же самое, что fils a`a coudre [18]), я не знаю, с помощью каких экспериментальных наблюдений можно изучать эту работу узнавания; лично я могу похвастаться лишь отрицательными результатами: меня долго преследовало ощущение глубокой неудовлетворенности при чтении русских романов («…после смерти Анны Михайловны Друбецкой овдовевший Борис Тимофеевич Измайлов попросил руки Катерины Львовны Борисич, но она предпочла ему Ивана Михайловича Васильева…»), а в пятнадцать лет мне захотелось разобрать пассажи из «Нескромных сокровищ», считавшиеся неприличными («Saepe turgentem spumantemque admovit ori priapum, simulque appressis ad labia labiis, fellatrice me lingua perfricuit…» [19]).

Искусство текста могло бы основываться на игре между предсказуемым и непредсказуемым, между ожиданием и разочарованием, соучастием и удивлением: примером могли бы служить наличие филигранно манерных оборотов, небрежно осыпанных изысканно тривиальными или откровенно арготическими выражениями (Клодель, Лакан…), еще лучше, отрывок «что же я вас ничем не укостила, может, выбьете юрочку слипёра, лоточек пинца?» (Жан Тардье «Слово за слово») или метаморфозы, которые претерпевает фамилия персонажа Болукра в романе Раймона Кено «Праздник жизни» (Буленгра, Брелюга, Бролюга, Ботюга, Ботрюла, Бродюга, Бретога, Бютага, Брелога, Бретуйа, Бодрюга и т. п.) [20].

Искусство чтения — не только прочтения текста, но и, так сказать, считывания картины или прочитывания города — могло бы состоять в том, чтобы читать краем глаза, взирать на текст искоса (но здесь речь идет уже не о физиологическом аспекте чтения: как научить наружные мышцы глазного яблока «читать иначе»?).

Голос, губы