Дух Меркурий

Поскольку любое аналитическое исследование дает почувствовать все грани целого, в том числе и его «тени», оно порождает раскол и противостояние, каковые, в свою очередь, ищут разрешения в новом единстве. Посредничество тут осуществляют символы. Столкновение между противными сторонами доходит до предела выносимого, если кто-либо серьезно воспринимает их или сам серьезно воспринимаете» ими. «Tertium поп datur» логики оказывается верным: здесь невозможно усмотреть никакого третьего решения. Если все идет хорошо, оно еще может спонтанно проявиться в природе. Тогда и только тогда это решение будет убедительным. Тогда оно воспринимается в качестве того, что называют «милостью». Между тем может появиться решение, следующее из противоречия и борьбы противостоящих сторон, даже если эта борьба — непостижимая мешанина из известных и неизвестных данностей, а потому некий «символ» (разломленная монета, половинки которой точно соответствуют друг другу)[818]. Такое решение являет собой результат совокупного действия известного и неизвестного и поднимается до аналогии с образом Божества в форме мандалы, которая есть, видимо, простейший набросок образа целостности, непроизвольно навязываемый воображению, чтобы дать нам представление о противостоящих сторонах, их борьбе и примирении. Столкновение, которое прежде имело чисто личностную природу, следует теперь из понимания того, что субъективные противоречия вообще суть лишь частные случаи мировых противоречий. Наша душа тесно сопряжена со структурой мира, и что происходит в большом, случается и в том мельчайшем и самом субъективном, что присуще душе. Поэтому образ Божества всегда есть проекция внутреннего восприятия чего-то огромного, противостоящего нам. Он становится зримым через те противоречия, по которым внутреннее восприятие находит их источник и которые сохраняют ниспосланное им свыше значение; или же характеризует себя через принадлежность к горнему миру и его торжествующей силе. В таком случае воображение освобождается от голой предметности и пытается набросать образ невидимого, стоящего за явлениями. Я имею здесь в виду простейшую форму мандалы, форму круга, и простейшее (из мыслимых) деление круга — квадрат — и соответственно крест.

Подобные опыты оказывают благотворное или пагубное влияние на человека. Он не может понять их, охватить, овладеть, не может освободиться от них или избегнуть и потому счесть их в какой-то мере преодоленными. Если человек способен понять, что эти опыты берут начало не в его осознаваемой личности, он будет именовать их мана, демоном или богом. Научное знание пользуется термином «бессознательное» и признает, что не ведает о нем ничего, ибо не может ничего знать о субстанции души, поскольку вообще способно познавать что-либо только с помощью души. Потому реальность бессознательного либо оспаривают, либо принимают, обозначив как мана, демона или бога, да, пожалуй, могут еще установить, что она тождественна признанию чувства отчужденности, связанного с каким-то объектом.

Мы знаем, что на нас влияет нечто неизвестное, стороннее; так, нам известно, что сон или фантазию мы не создаем, но они как-то возникают сами по себе. То, что подталкивает нас на этом пути, можно назвать воздействием, исходящим от некоих мана, демона, от бога или от бессознательного. Первые три понятия имеют то большое преимущество, что вызывают и эмоционально возбуждают в человеке представление о свойствах горнего мира, тогда как последнее — бессознательное — банально и потому ближе к обыденному. Это понятие заключает в себе возможность опытного познания, т. е. действительной реальности, какой она известна и доступна нам. Бессознательное — более нейтральное и рациональное понятие, в качестве коего оно и оказывается практически полезным для воображения. Оно как раз годится для научного применения и бесстрастного созерцания, которое не предполагает никаких метафизических требований и пригодно более, нежели трансцендентные понятия, спорные и потому соблазняющие к некоторому фанатизму.

Я предпочитаю поэтому термин «бессознательное», зная, пожалуй, что я равным образом мог бы сказать «бог» или «демон», если бы желал выразиться мистически. Но если я выражаюсь мистически, то происходит это от сознания того, что «мана», «демон» и «бог» — синонимы бессознательного, поскольку о первых мы знаем столь же много или столь же мало, как и о последнем. Некоторые лишь верят, будто знают больше о первых, что, конечно, в известных обстоятельствах полезнее и действеннее, чем какое-либо научное понятие.