Друзья встречаются

- Нет, в самом деле, Закемовский, ты остаешься?

Закемовский метнул в печь ворох бумаг, потом обернулся, взял со стола газету и кинул её на колени гостю:

- На, почитай.

Марк Осипович прислонил трость к животу и раскрыл газету. Это была «Архангельская правда» - первая и единственная большевистская газета в Северном крае. Всего три недели назад вышел первый её номер, а нынче она сообщала читателям: «Товарищи, наша газета выходит в последний раз. Международные враги нападают на Архангельск с целью задавить пролетарскую революцию. Коммунистическая партия уходит в подполье…»

Здесь же было напечатано и обращение горкома партии большевиков, призывавшее членов своей организации с уходом партии в подполье «быть стойкими на своих постах и продолжать революционное дело».

Марк Осипович прочел обращение до конца и отложил газету в сторону.

- Продолжать… - сказал он, снимая синий суконный картуз и поглаживая лысину. - Продолжать и быть стойкими…

Он замолчал и тяжело вздохнул, потом присел на корточки и спросил, заглядывая Закемовскому в глаза:

- Слушай, а ты не думаешь, что это опасно? А?

- Что опасно? - нахмурился Закемовский.

- Ну, вот это. Остаться в городе.

- Думаю.

- Ну и что?

Закемовский мельком глянул в покрасневшее от натуги лицо Марка Осиповича и сказал со сдержанным бешенством:

- Ну и пойди ко всем чертям!

Марк Осипович удовлетворенно кивнул головой.

- Хорошо, - сказал он и, кряхтя, поднялся на ноги. - Кстати, зайду к Андрею.

Он вскинул картуз на голову и пошел к двери. На пороге он обернулся:

- Слушай ты не знаешь, кто такой Ситников?

- Знаю. Отвяжись!

- Уже! Отвязался!

Марк Осипович ударил тростью в дверь и исчез.

Глава шестая. РАЗГОВОР ЗА ЧАЙНЫМ СТОЛОМ

Боровский томился. Его мучили одиночество, скука, нетерпение. На столе громко тикал будильник. За окном лежал болотистый пустырь. Заняться было решительно нечем. Пытка временем продолжалась уже часа четыре и должна была продолжаться примерно еще столько же.

Чтобы как-нибудь убить время, он решил переодеться, хотя было ещё рано. Вытаскивая из-под кровати чемодан, он услыхал за дверью тихое покашливание. Кто-то шаркал в прихожей туфлями и шуршал рукой по обоям. Боровский сунул чемодан обратно под кровать, быстро подошел к двери и распахнул её настежь. Перед ним, смущенно улыбаясь, стоял его квартирный хозяин, и не трудно было с одного взгляда заметить, что он страдает одной с постояльцем болезнью.

Подобно Боровскому, Алексей Алексеевич томился одиночеством. Жена с утра уехала к сестре в пригородную Соломбалу, и по позднему времени похоже было, что там задержится на ночь. В её отсутствие Алексей Алексеевич всегда чувствовал себя бездомным и заброшенным. Нынче одиночество было Алексею Алексеевичу особенно тягостным, и тому были особые причины. Дело в том, что Алексей Алексеевич был не только человеком общительным, но и чрезвычайно любознательным, жадным до новых знакомств. Он страстно любил новых людей и тотчас насторожился, когда два дня назад в его квартире появился новый жилец - человек ещё молодой, в городе неизвестный, обладающий объемистым чемоданом и ордером жилотдела на занятие комнаты в порядке уплотнения.

Старики Рыбаковы, занимавшие квартиру из трех комнат, знали, что их жилищная автономия долго продолжаться не может. Город разрастался, государственная и общественная жизнь усложнялась, открывались новые учреждения и организации, приезжали новые люди, квартиры уплотнялись, настал черёд и тихого домика на Костромском. Рыбаковы нимало не огорчились этим. Боровский нашел комнату чисто прибранной и хозяев вполне благожелательными, даже приветливыми. Что касается Алексея Алексеевича, то он тотчас запылал своей извечной страстью и искал встречи с жильцом.

В первый день это не удалось. Жилец где-то пропадал и вернулся за полночь… Утром следующего дня беспокойный молодой человек опять сбежал. Лишь вечер вознаградил долготерпение Алексея Алексеевича. Жилец остался дома. Похаживая по комнате, он насвистывал какой-нибудь марш и, видимо, скучал.

Алексей Алексеевич засуетился, загремел посудой, потащил в кухню старомодный, красной меди чайник, и спустя полчаса чай (точнее - кипяток, подкрашенный брусничным отваром) был готов. Алексей Алексеевич с многочисленными извинениями и за беспокойство, и за бедность сервировки, и за непорядок в комнате, хотя комната была в совершенном порядке, пригласил жильца на чашку чая, и Боровский, изнывая от скуки и безделья, принял приглашение.

Они сели за стол. Алексей Алексеевич раскрыл маленький кисет из шкуры молодой нерпы, шитый жилами, украшенный бахромой из зеленого и красного сукна, и приветливо попотчевал гостя махоркой. Гость улыбнулся и вытащил большой кожаный портсигар. В нем оказались прекрасные сигареты. Боровский протянул портсигар хозяину. Алексей Алексеевич отказался, сославшись на то, что он привык к махорке, но Боровский настаивал, и тогда Алексей Алексеевич с удовольствием закурил сигарету.

- Приятный табачок, - сказал он, медленно затягиваясь и соловея от блаженства. - Прямо мёд! Я так полагаю, английский?