Друзья встречаются

«…Мы хороним товарища! Это был солдат революции, маленький солдат революции. Его мать ходила в люди. Она принесла ему однажды апельсин, подаренный хозяйкой, у которой она стирала белье. Мальчик никогда не видел апельсина. Он не знал, что его можно есть, катал, как мячик, а потом отдал за три бабки соседскому парнишке. Он был очень добр. Он убил пятнадцать врагов революции, а может быть, и двадцать. Он был мечтателем и распространял «Окопную правду». Он был очень строг, очень робок, любил топить печи, любил тепло, но всю жизнь прожил в холоде. Раз в жизни, только однажды он солгал товарищам, рассказав, что ел кокосовые орехи. Они были величиной с арбуз, и внутри их было жареное мясо. Ему было тогда одиннадцать лет, и о кокосовых орехах он вычитал в книге. Но те кокосовые орехи, о которых было написано в книге, совсем не походили на те, о которых рассказывал Ситников. Товарищи подняли его на смех - они тоже читали о кокосовых орехах - и говорили ему: «Ты врешь». Но Ситников твердил с ожесточением: «Нет, правда, правда, правда». Потом он упал в обморок: мать заболела, и он не ел целые сутки. В гимназии его дразнили «прачкой», потому что его мать стирала белье. Он ходил бочком, сам себе варил картошку, подметал пол. Из седьмого класса его исключили за участие в нелегальных кружках и организацию ученической забастовки. Он был хил и бегал зайцем в цирк смотреть французскую борьбу. Однажды он подошел к семипудовому чемпиону и спросил: «А ты можешь отколотить городового или околоточного?» Силач, жонглировавший двухпудовыми гирями, как детскими мячиками, оглянулся и удрал. С тех пор Ситников не ходил в цирк. Но в конце концов он нашел сильных людей. И его собственные силы удесятерились. Я не знаю, как он стал героем. Мы часто не знаем самого главного. Мать его умерла четыре года назад от туберкулеза, - она не успела умереть от голода. У него не осталось родных. Его хоронят товарищи. Он не оставил ни богатства, ни научных трудов, но он бессмертен. Спи с миром, товарищ! Всё будет в этом мире так, как ты того хотел…»

Митя смотрел на мертвого Ситникова. Вот они и свиделись - давние друзья. Вот и скрестились их судьбы… И один из них упал на перекрестке, а другой… другой должен идти вперед.

Было уже половина первого, когда Митя ушел из лазарета. Он направился к маленькому трехоконному домику на окраине, в котором ему отвели временную квартиру. Проходя мимо казармы, где размещался штаб, он увидел девушку. Она препиралась с часовым, который не пропускал её в казарму.

- Ну нельзя же! Ну, русским языком говорят, что нельзя! - говорил часовой. - Не приказано посторонних пускать, ну и точка!

- Какой же я посторонний, если я сестра! Вы же видите! - Девушка повернулась боком к часовому и подняла к его лицу рукав полушубка с повязкой Красного Креста. Часовой отмахивался и, должно быть, в десятый раз твердил:

- Ну нельзя! Ну поздно же! Ночь ведь! Нету никого! Завтра утром придете!

- Завтра утром я не могу. У меня раненые, понимаете? Я только что освободилась. Вы неправду говорите, что в штабе никого нет. Вон окна светятся.

- Ах ты боже ж ты мой! - восклицал часовой. - Ну что ты с ней поделаешь? Ну не понимает человек положения!

Ему очень хотелось пропустить девушку, но в то же время не хотелось отступать от показанной им первоначально воинской строгости. Митя знал этого часового: ночной караул у казармы нес «банный взвод». В другое время Митя вмешался бы в спор, но сейчас ему не хотелось вступать в пререкания, вообще не хотелось ни с кем говорить. Однако часовой заметил Митю и, радуясь случаю разрешить спор его авторитетом и, может быть, под его прикрытием отступить, воскликнул:

- Да вот и товарищ комиссар как раз! Он вам подтвердит приказ!

Девушка не стала дожидаться подтверждения приказа. Видимо, не в её характере было ждать чужих решений, не пытаясь повлиять на них.

- Товарищ, - сказала она, оборачиваясь к Мите, и Митя в полосе света из окна казармы увидел миловидное лицо с нежным румянцем и огненно-рыжие волосы, выбивающиеся из-под солдатской папахи. - Мне надо попасть в штаб, товарищ. Я не могла прийти раньше. Я сестра милосердия и пришла с вельским отрядом. Мне всего на пять минут, навести справку.

- Справку? - повторил Митя машинально. - Какую справку?

- Мне надо справиться об одном человеке… - Девушка запнулась, потом заговорила, несколько сбиваясь и торопясь: - Ну, об одном близком человеке. Он раньше работал в штабе у нас на Двине… Может, и он тут, в городе, я не знаю, я везде ищу… Тут много народу пришло… Может, и он с двинским отрядом пришел… Он на Двине был. А я в Вельск ушла, в сестры.

- Постойте! - сказал Митя, видя, что девушка путается. - Я ничего не понимаю. Я на Двине, он на Двине, я ушла, он ушел… Кто же, в конце концов ушел и что это за «он»?

Девушке стало стыдно за свой сбивчивый рассказ, за свою откровенность. Она разозлилась. Равнодушный, отсутствующий взгляд Мити покоробил её. Она одернула полушубок и сказал резко: