Друзья мои, приятели

А девочка и не собиралась калечиться.

— Ап! — командовал дяденька, и она, перевернувшись в воздухе, ловко опускалась на бегущую лошадь.

Горшков тянул мальчишку за рукав, но Головёшка не двигался. В цирке он был впервые. Это оказалось для него интереснее любого кинофильма, даже панорамного.

— Законно, — шептал Головёшка.

Милиционер взял его за руку и повёл.

В комнатке Григория Васильевича стоял столик с трельяжем — тройным зеркалом.

Мальчишка сразу к нему и давай себе рожи строить. И хохотать.

Ещё бы: на него смотрели сразу трое Головёшек — один в середине и два по бокам.

— Что ты умеешь делать? — спросил Григорий Васильевич.

— С картами три фокуса знаю, петухом кричать могу. Спичку с огнём во рту могу держать. Солдатиком нырять умею.

— Короче говоря, ничего не умеешь делать.

— А основная работа? — спросил Горшков. — Ловкость-то рук!

— Руки у него ловкие, — согласился фокусник. — Ну и что? Но он ничего не умеет ими делать. И мускулы у него слабенькие.

— Не могу с вами согласиться, — мрачно проговорил Горшков. — Просто поражаюсь вашему равнодушию к судьбе данного ребёнка. Пропадёт ведь он.

— Не знаю, — спокойно ответил Григорий Васильевич. — Брать его в ученики? Но через три месяца я уеду отсюда.

— За три месяца можно многому научиться.

— Давайте сделаем так, — предложил Григорий Васильевич, — пусть приходит на представление. А там будет видно. Я за это время подумаю.

— Вот правильно! — Горшков крепко, от всей души пожал фокуснику руку. — Так будет ближе к делу. Я, конечно, понимаю, что легче моржа там или бегемота с носорогом к работе приучить, чем Головёшку. Но бросать его на произвол глупой судьбы мы права не имеем.

Двенадцатый номер нашей программы На арену действия проникает дедушка Оркестр, сыграйте в таком случае что-нибудь не очень весёлое. Прошу!

С рынка Лёлишна вернулась усталая, до того усталая, что как села на табуретку, так и сидела. Дедушка спросил:

— Что с тобой?

— Устала немного.

— Ничего себе, немного! — возмутился дедушка. — Я вижу. Так вот, с завтрашнего дня я хожу на рынок, я хожу по магазинам!

— А сзади я на скорой помощи?

— В этом не будет необходимости. Выдержу.

— Я тоже выдержу. Сейчас отдохну и начну готовить обед.

— А почему не я?

— Потому что у тебя обязательно что-нибудь сгорит, убежит, уплывет. А потом будет плохо с сердцем. А скоро вернётся Эдуард Иванович, его надо накормить.

— Нет, нет, так больше продолжаться не может! — разгорячился дедушка, — Я обязан о тебе заботиться, а не ты обо мне. Я старше. Отныне я всё беру на себя. И никаких скорых помощей! Мне всего семьдесят шесть лет! — Он схватился за сердце.

И сел.

— Тебе нельзя волноваться, — сказала Лёлишна, — а устала я оттого, что много переживала. Мы были в цирке на репетиции, и Виктор попал в клетку ко льву.

— Когда похороны? — прошептал дедушка.

— Всё окончилось хорошо. Но мне до сих пор страшно.

— Даже мне стало страшно. Со львами шутки плохи. Я, пожалуй, прилягу.

Лёлишна помогла ему лечь и принялась готовить обед.

Работа всегда отвлекала её от грустных мыслей, но сейчас этого не случилось. Она всё вспоминала и вспоминала лицо Виктора, когда к нему приближался Цезарь…

— Хочется теперь тебе быть укротителем? — спросила Лёлишна, когда они вышли из цирка.

— Не знаю, — ответил Виктор.

«А вот мне захотелось стать укротительницей, — думала она, разжигая духовку, — захотелось и — всё! Мне не забыть, как ворвался в железный коридор Эдуард Иванович. Лев мог убить его одной лапой, а… убежал!»

Эх, если бы она была мальчишкой!..

Она бы стала учеником Эдуарда Ивановича.

СТАЛА БЫ!

И Лёлишна представила,

как она в ярком цирковом наряде,

с бичом в руке,

с пистолетами за кожаным поясом

под звуки марша выходит на манеж.

На тумбах сидят гордые львы и львицы.

Она их не боится нисколечко.

Они слушаются её, как отличники учительницы.

Cо всех сторон раздаются голоса:

— Да ведь это Лёлишна!

— Это у которой дедушка с больными нервами?

— Которая квартиру не может обменять?

— Она! Она!

— Вот это да!

И наступает главный номер, такой, какого ещё но было в цирках.

Лёлишна садится на самого большого льва и кричит:

— Но-о-о-о!

Лев скачет.

Она держится руками за его гриву.

Он бежит и рычит.

Рычит и бежит.

— Тпру! — останавливает его Лёлишна и под гром аплодисментов спрыгивает на арену.

Но вдруг один из львов бросается на маленькую дрессировщицу.

Она стреляет из обоих пистолетов.

Грохот.

Дым.

— Лёля! — слышит вдруг она голос дедушки. — Что там за дым? Что горит?

Дым шёл из духовки — горело мясо.

Лёлишна вытащила кастрюлю, раскрыла окна и полотенцем стала выгонять дым.

Такое с ней случилось впервые, и она, конечно, расстроилась. Во-первых, просто жаль мяса, во-вторых, она вообще не любила, если что-нибудь получалось не так, как надо.

«Размечталась тут! — мысленно ругала себя Лёлишна. — Верхом на льве кататься вздумала!»

И ещё она вспомнила, как на днях рассердилась на дедушку за сгоревшую рыбу.

— Вот, — виновато произнесла внучка, когда он вышел на кухню, — размечталась и прозевала.