— Что тефтели! Тефтели подождут, — сказал Юрцев и поднял над головой обрывок газеты. — Внимание! Слово имеет пресса. Фанфаристы есть? Нет? Обойдёмся. Слушайте все. Два дня назад получил я с берега Чёрного моря от одного знакомого гуманиста и преобразователя природы небольшую посылочку. Учитывая что южные фрукты плохо реагируют на небрежное отношение со стороны отдельных работников связи, отправитель посылки принял мудрое решение — каждый фрукт завернул в бумажку. И вот сегодня, уходя на работу, вынул я грушу, которая была завёрнута в кусок газеты, вот в этот самый, и на данном обрывке прочитал нижеследующее: «…реполненном пляже. Мы беседуем, сидя на песке, и я торопливо записываю: «Очень вас прошу, товарищ корреспондент, вы, пожалуйста, не называйте мою фамилию, а то люди скажут — хочет сознательность показать. Вместо моей фамилии только первую букву поставьте — «М».
Юрцев сделал паузу, заговорщицки подмигнул Манякину и продолжал:
— «Хорошо, — соглашаюсь я, — пусть будет М. У меня к вам, товарищ М., один вопрос — как отдыхаете?» — «Как отдыхаю? — улыбается М. — Как умею. Нормально. Люди ведь и работают по-разному, и отдыхают по-своему. Один трудится с прохладцей, зато на отдыхе ни времени, ни сил не жалеет — с утра до ночи в карты играет или забивает «козла». А лично я вот, находясь в отпуске, себя на том ловлю, что мои мысли то и дело переносятся туда, где трудится мой родной коллектив…»
Юрцев читал с большим пафосом, а Манякин испытующе смотрел на него.
— «Я вам прямо скажу, лично для меня весь смысл жизни в моей работе», — убеждённо и страстно произносит М. Помолчав, словно бы стесняясь своей откровенности, М. смотрит на море, на щедрое южное солнце и вдруг встаёт. Отряхнув песок и лёгким движением поп…»
— Какой поп? — спросил Ростислав Иваныч.
— Всё. Дальше оторвано, и мне больше ничего не известно. Известно только то, что это интервью напечатано в газете «Черноморская здравница». А теперь, уважаемый товарищ Манякин, расскажите нам, вашим современникам «членам коллектива, что вы ещё поведали о себе представителю прессы?
Манякин был заметно смущён. Он спокойно достал сигарету, не торопясь закурил и сказал:
— Вы считаете, только одна моя фамилия начинается на «эм»?
— Ой, ой, не надо! Не надо скромничать! — замахал рукой Гринько. — Вы нам сейчас открылись с совершенно неизвестной нам стороны…
— Как обратная сторона Луны, — добавила Нина Астраханская.
Манякин помолчал, потом негромко сказал:
— Я не думал, что это появится в прессе…
— Интересно! А вы что думали — репортёр берёт у вас интервью, а потом съедает его и запивает ряженкой? Так, что ли?
— Нет, этого я, конечно, не думал, — ответил Манякин, постепенно овладевая инициативой. — Вас, я вижу, очень удивили мои слова, да?
— Не могу скрыть, — признался Юрцев.
И тут Манякин перешёл в атаку:
— Вы сомневаетесь, что для меня работа — главное дело жизни?.. Я просто-таки не понимаю, для чего было устраивать громкую читку в таком ироническом духе….
— Действительно, — отозвался Гринько, но при этом почему-то улыбнулся.
— Нормальный процесс, — сказала Нина Астраханская. — А я ещё голосовала на месткоме, чтобы эту путёвку дали Мите Разбегаеву. Он бы умчался на юг, забыл бы о родном коллективе…
— Ещё раз вам говорю — не надо иронизировать, — строго сказал Манякин. — Иногда охотней делишься своими мыслями не с тем, кто с тобой каждый день рядом, а с каким-нибудь совершенно посторонним человеком. Не осудите, именно так на сей раз и получилось.
— Ладно, — сказал Юрцев. — Пусть будет так. Держите, — он протянул Манякину обрывок газеты. — Коллектив приветствует вашу исключительно высокую сознательность и преданность общему делу. Аплодисменты.
Манякин взял и бережно сложил обрывок газеты, которая хотя и не полностью, но всё же достаточно ярко осветила всем и каждому его, Манякина, общественное лицо.
К концу рабочего дня интервью стало в лаборатории главной темой разговоров. Мнения разделились. Одни считали, что человеку захотелось показаться лучше, чем он есть на самом деле. Другие, таких было меньшинство, выразились в том смысле, что не умеем мы порой по достоинству оценить человека, а когда он предстаёт в столь выгодном свете, мы удивляемся и молча разводим руками.
Во вторник Манякина пригласил начальник и тоже поинтересовался, что за интервью он дал представителю газеты. Сперва Манякин смущённо разглядывал свои руки, но потом разъяснил, что никакое это но интервью, а просто отдельные его мысли, записанные корреспондентом.
Уже на следующий день Манякин заметно преобразился — стал серьёзней и значительней. Лицо его обрело усталую озабоченность, а взгляд углублённость. Манякин, конечно, отлично понимал, что ничего такого особенного в интервью сказано не было, но сам факт публикации его в газете безусловно заслуживал внимания общественности.
В четверг в обеденный перерыв в буфете появился Юрцев. У него было лицо, какое бывает у человека, сделавшего великое открытие.