Странно это видеть — не изменившийся мир, когда с тобой случилось. Но Виктору он сейчас об этом не сказал. «Вот именно!» — воскликнул бы тот.
И так же, как они кружили по улицам, так же по кругам шел их разговор. Казалось обоим, что, в сущности, ничто не разделяет их, немного еще — и они поймут друг друга, как понимали всегда. А уже каждый начал свой путь. И эти пути никогда не сходятся.
Как бы между прочим, но приосанясь вдруг и тем подымая разговор на иной уровень, Виктор сказал:
— Видишь ли, Андрюша, меня тут вызывали…
И помолчал значительно, углубясь в себя.
— Пригласили меня, одним словом…
— Куда? — спросил Андрей.
Оба отчего-то пошли медленней.
— В общем, был у меня на этих днях доверительный разговор. С Алексеем Филипповичем. Не только он присутствовал…
После уж вспомнилось, и вспоминалось не раз: и тон, каким это было сказано, и слова. Не «Бородин», не «мэр»: «С Алексеем Филипповичем…» Но в тот момент у Андрея словно отшибло способность понимать.
— С кем, с кем у тебя был разговор?
Ведь надо было поверить в самую возможность, что Виктор сделал что-то втайне от него. А этого допустить он не мог, потому что тут кончалось главное. И он улыбался, глядя на Витьку. Но тот говорил уже покровительственно, как старший:
— Нам доверяют, в целом пока доверяют. Вот какое убеждение я вынес из разговора.
Это главное. Понимаешь, Андрюша, надо. На-до. Это тот случай, когда мы должны.
Они все еще шли в ногу. Шаг в шаг.
— Значит, ты разговаривал с Бородиным?
— Да. Состоялся большой творческий разговор.
Виктор так слушал себя, так себя он видел сейчас, что и не заметил перемены, происшедшей с ним рядом.
— Ты, значит, ходил к нему?
— Меня пригласили. — Именно на такой формулировке настаивал Виктор. — Бывают обстоятельства, когда приходится поступаться личным. Как говорится, на горло собственной песне… И для этого тоже нужно мужество.
— Ты что же, от нас двоих там? И вообще я не понимаю, как же ты один?..
— Видишь ли, Андрюша, для пользы дела… Ну как тебе объяснить? Двоих — им было неудобно.
— Постой, когда это было?
Позавчера в перерыв он встретил Виктора в коридоре. Они всегда ходили обедать вместе, а тут Виктор спешил куда-то один и был переволнован. «Зинушка, понимаешь… — забормотал он как застигнутый. — Ну, в общем, бабские дела». Андрей посмеялся только: «Эх ты, подкаблучник». Это было именно тогда, он понял сейчас. И не к Зинушке отпрашивался Виктор с работы.
— Когда это было? — повторил Андрей.
— На этих днях. Не в том дело…
Да, это было в тот день. Оттого он и спешил и проскользнуть стремился. Почему-то мелочи задевают больней всего. Главное не уязвит так, как может уязвить мелочь.
— Значит, тебя пригласили — и ты пошел? — Андрей говорил тихо.
— Андрюша, обожди. Ты не так меня понял! — Виктор уже пожалел, что сказал. — Ты меня знаешь. Со мной ведь не так просто. Я им сказал сразу…
— Это твое дело, что ты сказал.
— Нет, но мы же вместе…
— Твое дело!
Андрей опять видел в нем готовность к унижению и убыстрял шаг.
— Ты не так расцениваешь. Я просто думал, что из тактических соображений…
— И это меня не интересует.
Потом они шли молча. И разойтись в стороны еще не могли, и говорить было не о чем. Но мысленно они говорили сейчас. И шли рядом. Получалось так, что Виктор, как виноватый, провожал его. У трамвайной остановки Виктор сказал, как попросил:
— Нам надо еще поговорить.
— Да, надо. — Андрей старался не встречаться глазами.
Дома он не стал ничего рассказывать Ане. Он знал, она скажет: «А что я всегда говорила?»
Обычно после так называемых семейных общений, наслушавшись Зининого щебетания, натерпевшись, Аня говорила: «Почему я должна нести этот крест? Должна, должна, а почему?» Он отшучивался: «Мы своим друзьям жен не выбираем. А то бы пришлось отдать тебя». — «Не подлизывайся!» — «Нам с Витькой скоро серебряную свадьбу справлять — вот сколько мы дружим». — «И дружите на здоровье! Но почему я должна?
По-моему, вам вполне хватает вас двоих. И вообще, знаешь, я ее боюсь. Я тебе серьезно говорю. Это электрическая дура». — «У каждого века свои дуры. Дуры каменного века, дуры электрические, электронные, кибернетические. Можно провести исследование: „Дуры разных веков…“ — „Но если он ее терпит…“ „Зина — умная женщина!“ Если он все это способен терпеть, он точно такой же. Ты знай! И ты еще увидишь».
В их дружбе она чутко регистрировала малейшее отклонение. Стоило Виктору схитрить — и она уже ревниво переживает за мужа: «Ну что? Опять слаб трахмал?»
Был старик маляр, покойник уже; всю жизнь клеил обои, и всю жизнь они у него вздувались пузырями. Объяснял он это тем, что нынче и крахмал делать разучились:
«Слаб трахмал». Так это «слаб трахмал» и осталось в семье на все случаи жизни.