Друри Лейн (омнибус)

Обед проходил весело. Эйхерн выпил немного токая и пересказывал подробности напряженного шахматного матча Эмпериалю, но тот был откровенно невнимателен, предпочитая бросать через стол изысканные комплименты Жанне де Витт. Светловолосая голова Лайонела Брукса слегка покачивалась в такт негромкой мелодии струнного оркестра, скрытого за пальмами в углу зала. Кристофер Лорд обсуждал перспективы футбольной команды Гарварда, косясь на улыбающуюся рядом с ним Жанну. Де Витт сидел молча, наслаждаясь звуками знакомых голосов, пением скрипок, нарядной комнатой и изысканным столом, а Друри Лейн наблюдал за ним, иногда отпуская шутки, когда Лаймен, покрасневший от вина, вовлекал его в беседу.

За кофе и сигаретами Лаймен внезапно поднялся, хлопнул в ладоши, призывая к молчанию, и поднял бокал.

— Как правило, я терпеть не могу тосты. Это пережиток времени турнюров, кринолинов и франтов, поджидавших актрис у служебного входа в театр. Но сегодня подходящий повод произнести тост за избавление человека. — Он улыбнулся де Витту. — Здоровья и удачи вам, Джон де Витт.

Все выпили. Де Витт встал.

— Я… — Его голос дрогнул. Друри Лейн улыбался, но ощущение скуки усиливалось. — Как и Фред, я человек скромный. — Все засмеялись без всякой причины. — Но я предлагаю выпить за одного из нас, кто десятилетиями был кумиром миллионов культурных людей, кто смотрел со сцены на публику бессчетное число раз и кто, по-моему, является самым скромным из всех нас. За мистера Друри Лейна!

Все снова выпили, и Лейн улыбнулся, желая оказаться очень далеко отсюда.

— Я искренне восхищаюсь теми, — не вставая, заговорил он своим мелодичным баритоном, — кто может легко произносить монологи. На сцене учишься самообладанию, но я так и не научился сохранять хладнокровие в подобных ситуациях. Полагаю, мне следует произнести проповедь. — Лейн поднялся. — Но так как я не священник, а актер, моя проповедь должна излагаться в драматических терминах. — Он повернулся к де Витту, молча сидящему рядом с ним. — Мистер де Витт, вы только что пережили один из самых мучительных для эмоционального человека опытов. Для вас протекли, верно, нескончаемые годы на скамье подсудимых. Ожидая вердикта, означающего жизнь или смерть — одно из самых изощренных наказаний, придуманных человеческим обществом. Перенеся его с достоинством, вы заслужили высочайшую похвалу. Я вспомнил о полуюмористическом-полутрагическом ответе французского публициста Сийеса[58], когда его спросили, что он делал во время террора. «J'ai vecu, — просто сказал он. — Я оставался жив». Такой ответ мог дать только философ, обладающий силой духа. — Актер глубоко вздохнул и окинул компанию взглядом. — Нет большой добродетели, чем стойкость. Сама банальность этой мысли свидетельствует о ее правдивости. — Слушатели оставались неподвижными, но де Витт буквально застыл на месте — казалось, он чувствует, как поток слов входит в его тело и становится частью его самого, будучи целиком и полностью обращенным к нему одному. Друри Лейн вскинул голову. — Пожалуйста, будьте ко мне терпеливы — поскольку вы сами настояли на моей проповеди, — если я внесу печальную ноту в это веселое сборище неизбежной ссылкой на великого Шекспира. — Голос актера стал громче. — В одной из его недооцененных драм, «Короле Ричарде III», есть комментарий о лучшей стороне черной души, который кажется мне поразительным по своей глубине. — Он снова посмотрел на склоненную голову де Витта. — Ваш опыт в течение последних нескольких недель, мистер де Витт, к счастью, стер с вашего имени подозрение в убийстве. Тем не менее это не объясняет более великую тайну, ибо где-то в тумане скрывается убийца, который уже отправил две человеческих души в ад или, как я надеюсь, на небеса. Но многие ли из нас задумывались о его душе? Пускай это банально, но ведь и у убийц есть душа, причем, если верить нашим духовным наставникам, бессмертная. Слишком многие из нас думают об убийце как о бесчеловечном монстре, не помышляя о том, что в недрах любого человека таятся эмоции, которые в минуты эмоционального кризиса могут подтолкнуть к убийству.

Постепенно напряжение в атмосфере стало ощутимым почти физически.

— А теперь, — продолжал актер, — обратимся к трактовке Шекспиром одного из его самых интересных персонажей — уродливого, кровавого короля Ричарда, людоеда в человеческом облике. Однако вспомним его слова…

Внезапно Лейн изменил осанку, голос, выражение лица. Это произошло настолько неожиданно, что все уставились на него почти с испугом. Коварство, злоба, разочарование омрачили приятное лицо зловещими тенями. Изо рта у него вырывались сдавленные звуки: