Друид

Я перевел слова Цезаря и даже немного понизил голос, стараясь тронуть сердце старика и передать именно тот смысл, который в них вкладывал сам проконсул. Глядя на Дивитиака, я видел, как предложения, произнесенные Цезарем, буквально пронзали вождя эдуев насквозь. Несомненно, проконсул тоже заметил это. Когда я взглянул на Цезаря, мне показалось, что я увидел в его взгляде одобрение — на некоторое время он и я стали союзниками. Мне нравилось, когда люди открыто признавали мои заслуги и восхищались моими способностями. Конечно, я считал, что Цезарь ведет себя слишком самонадеянно и до отвратительного нахально, возомнив, будто именно он имеет право делать что угодно и где угодно. Но с другой стороны, можно было предположить, будто к проконсулу в самом деле благоволят бессмертные боги, терпение которых он испытывал вновь и вновь. Я продолжал переводить сказанное Цезарем, стараясь говорить как можно более убедительно и подражать его тону. Не отваживаясь взглянуть в глаза мне или проконсулу, Дивитиак низко наклонил голову. Он тихо всхлипывал, а его тело сотрясалось от рыданий. Когда проконсул подошел к вождю эдуев и положил ему на плечо руку, словно старый друг, Дивитиак упал перед ним на колени. По лицу эдуя ручьем текли слезы. Он обхватил колени Цезаря и смотрел на него снизу вверх, словно отчаявшийся ребенок, который вот-вот утонет. Дивитиак рассказал Цезарю о своих страданиях и признался ему, что все, о чем тот узнает от своих доносчиков, — чистейшая правда.

— Только благодаря мне моего брата стали уважать эдуи и другие племена. Но тогда я еще не знал, что пригрел змею у себя на груди. Думнориг умело вкрался в доверие ко многим, признаю — у него это получается лучше, чем у меня. А теперь он пытается навредить своему собственному брату и делает для этого все, что только в его силах.

Мне было очень неприятно смотреть на сцену, которая разыгрывалась у меня перед глазами. Как мог Дивитиак так унижаться перед каким-то римлянином?! Мне приходилось внимательно прислушиваться к бормотанию эдуя, чтобы понять его слова и перевести их Цезарю. Дрожа всем телом и безудержно рыдая, вождь эдуев держался за колени проконсула и просил помиловать его брата Думнорига. Для кельта ничего не может быть позорнее такого унижения. Не могу сказать с полной уверенностью, но мне кажется, что тогда, глядя на старика, стоявшего перед ним на коленях, Цезарь задумался над вопросом, достойны ли кельты его уважения. И скорее всего, дал на него отрицательный ответ.

— Всем эдуям прекрасно известно, что я считаю тебя своим верным союзником и другом, Цезарь. Если же ты решишь покарать моего брата, то наверняка поползут слухи, будто в его смерти виновен именно я. Тогда от меня отвернутся все мои сторонники.

По лицу проконсула я понял, что ему неприятно смотреть на человека, который так унижается не ради спасения жизни своего брата, а исключительно из страха потерять власть и влияние. Он взял Дивитиака за руку и велел ему подняться с колен. Затем Цезарь отвернулся, вытер с колен слезы вождя эдуев и, даже не взглянув на него, заверил, что Дивитиак может не волноваться за жизнь своего брата.

— А теперь разыщи своего брата, Дивитиак, и вели ему явиться ко мне.

Стыд не позволил Дивитиаку посмотреть в глаза мне или Цезарю. Он молча кивнул и вышел из палатки. Цезарь вновь присел на свой стул, стоявший в нескольких шагах от меня, и, покачав головой, с отвращением посмотрел вслед эдую. Затем он перевел взгляд на меня и спросил:

— Неужели это и есть Галлия?

— Это не Галлия… Это Дивитиак.

Проконсул самодовольно ухмыльнулся.

— Ты великолепный переводчик, друид.

— Как ты можешь об этом судить, Цезарь? Может быть, ты говоришь на языке кельтов?

Проконсул рассмеялся:

— А я тебя в самом деле недооценивал! Ты умен и проницателен. Если честно, то я бы с удовольствием сделал тебя царем Галлии.

Цезарь хлопнул в ладоши и велел рабу, который немедленно вошел в палатку, принести нам разбавленного вина. Один из телохранителей сообщил, что пришел Думнориг. Проконсул велел впустить кельта. Иногда остается только удивляться тому, как сильно могут отличаться друг от друга родные братья. Мне кажется, что тогда, увидев брата Дивитиака, Цезарь в первую очередь подумал именно об этом. Думнориг объединял в своем характере все достоинства настоящего кельта, который скорее умрет, чем станет подчиняться воле иноземца, пришедшего в Галлию с враждебными намерениями.