Друид

— Если к ним добавить еще и десятый легион, расположенный в данный момент здесь, под Генавой, то Цезарь будет командовать не пятью, а шестью легионами, — возразил Мамурра. — Однако двум из этих шести легионов он вынужден платить жалованье из своего кармана! Должен признаться, что гораздо легче построить деревянный мост до самого побережья Британии, чем отвечать за казну Цезаря. Откуда я возьму деньги, чтобы платить жалованье двум легионам, если сейчас их едва хватает, чтобы отдавать проценты кредиторам нашего проконсула?

Шесть легионов! Это значит, что Цезарь собирался стянуть в Галлию более тридцати тысяч солдат! К ним можно добавить еще десять тысяч кельтов, служивших во вспомогательных войсках, и пару тысяч кельтских всадников. Если Цезарь хотел всего лишь помешать гельветам перейти через Родан, то не было никакой необходимости собирать войско, состоящее более чем из сорока тысяч солдат! Получается, что, пока кельтские племена, ничего не подозревая, ждут на противоположном берегу ответа Цезаря на свою просьбу, он ускоренными темпами готовится к войне, даже не получив на нее согласие римского сената!

У меня в голове крутилась одна-единственная мысль: «Нужно уходить отсюда как можно быстрее!» Я должен был во что бы то ни стало перебраться на противоположный берег Родана и предупредить свой народ об угрожавшей ему опасности. Юлий Цезарь собирался начать свою личную войну и искал предлог, чтобы напасть на нас. Только таким образом он сможет оправдать свои противозаконные действия и доказать, что он имел право распоряжаться дополнительными легионами без согласия сената.

На самом деле у проконсула было достаточное количество причин начать войну против галлов: во-первых, как и любой уважающий себя патриций, Цезарь стремился прославиться, во-вторых, ему нужны были войска, чтобы укрепить свое положение в Риме, в-третьих, проконсул должен был как можно быстрее рассчитаться со своими кредиторами. А для осуществления всех этих планов ему следовало доказать сенату, что он имел все законные основания вызвать дополнительные легионы.

Олус просунул голову в палатку, широко улыбнулся, подошел к Мамурре и кивнул ему. Тот сразу же вскочил, ударил себя кулаком в грудь и заорал: «Да здравствует Цезарь!» Казначей проконсула грубо схватил за ягодицы раба, с которым он собирался развлечься, и вышел вместе с ним из палатки.

— Его манеры не отличаются особой изысканностью, — сдержанно заметил Авл Гирт.

— Именно поэтому мы и не взяли его ни на одну из должностей в канцелярии Цезаря, — пошутил Гай Оппий. — Но у Мамурры есть целый ряддостоинств. На него можно положиться, и он беззаветно предан Цезарю. Он не слишком требователен: если вечером ему удастся развлечься с каким-нибудь смазливым греческим рабом, то на следующий день Мамурра построит свое очередное фантастическое сооружение. И кто знает, возможно, этому грубияну однажды удастся помочь Цезарю навести порядок в его финансовых делах.

Некоторое время никто не произносил ни слова, затем Гай Оппий продолжил свою речь:

— Однако Мамурре следует научиться держать язык за зубами. Если он будет продолжать говорить о Цезаре подобные вещи, то проконсул велит утопить своего казначея в ванной.

— А может, что еще хуже, — ответил Авл Гирт, — Цезарь соблазнит любимца Мамурры Олуса…

Этим замечанием бородач намекал на гомосексуальную связь с Никомедом, царем Вифинии [36], в которой Цезарь якобы состоял много лет назад, когда служил офицером под начальством претора Минуция Терма. Хотя с тех пор прошло немало времени, эти слухи до сих пор служили одним из главных сюжетов для сатирических стихотворений, которые солдаты могли безнаказанно орать хором во время любого триумфального шествия [37]. Если честно, я очень удивился — офицеры позволяли себе открыто произносить, мягко говоря, нелестные слова в адрес своего полководца. Но какое мне было дело до этих сплетен? В моей голове все смешалось, а любые желания и мысли вытеснило стремление как можно быстрее уйти из этой палатки, чтобы перебраться на противоположный берег к своим соотечественникам и предупредить их об опасности.

Я уже не слышал, сколько серебряных денариев аванса, какое жалованье и какие привилегии обещал мне Гай Оппий. Я буквально оцепенел, узнав о вероломном плане проконсула. Сам Марс не смог бы придумать что-либо более изощренное и мерзкое. Как мог Цезарь так подло обмануть кельтов? Сейчас он, словно змея, притаился в засаде, выжидая удобного момента, чтобы наброситься на моих соплеменников. Ведь ни один из вождей моего народа даже не подозревал, что все они оказались в ловушке. Не имея ни малейшего представления о планах проконсула, сотни тысяч воинов, женщин, детей и стариков ждали на противоположном берегу ответа Цезаря. Они не знали, что в глазах этого подлеца уже превратились в morituri — обреченных на смерть, которых на алтаре войны собираются принести в жертву богу алчности.

— Что же, друид, — сказал Гай Оппий, — я не требую, чтобы ты немедленно принял решение и сообщил мне о нем. У тебя еще есть время на размышление.