Другая жизнь

Два качества подспудно управляют Глебовым на всех этапах его становления: инстинкт самосохранения и зависить к «именинникам жизни». Оба наследственные, отцовские. У того тоже «скрытым стержнем, вокруг которого все навивалось, было могучее качество — осторожность». Осторожность, возведенная в непререкаемое правило: не высовываться, не лезть в пекло.

И так же, как отца, юного Глебова притягивал и раздражал горделиво вознесшийся над их Дерюгинским переулком величественный дом на набережной. Дом со швейцарами, лифтами, балконами, натертыми паркетными полами. Дом, где все было иначе, нежели в их тесных каморках, — иные разговоры, иные хлопоты, иные вещи.

Для понимания замысла произведения крайне важно учесть ракурс взгляда. То, что многоэтажная каменная громада показана по преимуществу извне, со стороны дерюгинского подворья. Через восприятие его обитателей. Равнодушные к духовной жизни своих новых соседей, они заворожены их бытом, приметами комфорта. Обегая жадными, вожделеющими глазами квартиры своих школьных приятелей, Вадик Батон всякий раз чувствовал себя оскорбленным: «Он думал: но почему же, черт возьми, у одного человека должно быть все, абсолютно все? И даже то единственное, что есть у другого человека и чем он может немного погордиться и попользоваться, отнимают и дают тому, у кого есть все».

Эта зависть, переполняющая подростка, — ядовитая, жгучая. Зависть, жаждущая реванша, унижения счастливчиков. И когда перед войной судьба одного из соучеников внезапно переломилась, когда тому пришлось съезжать из большого дома на окраину, Вадим скорее ликовал, чем сокрушался. Ах, каким блаженством, каким мстительным наслаждением было узнать, что вместо четырех комнат останется одна, что не будет ни лифта, ни надменных швейцаров.

Вот так и Клим Иванович Самгин, провожая в последний путь своего знакомого, отпрыска старинной дворянской фамилии, убитого царскими солдатами, испытывал не то возмущение расправой, не то злорадство.

Вообще самгинское начало словно бы растворено в крови Вадима Глебова.

Сравнивая Клима Ивановича с революционерами, доктор Макаров недоуменно пожимал плечами: «Ты — с ними, но — на них не похож». Ключевое, опорное слово тут именно «не похож». Самгин готов даже оказывать мелкие услуги бастующим, по так, чтобы сохранять свободу рук, лазейку для отступления.

Таков и трифоновский герой. Вступая в Тайное общество испытания воли, он озадачивает своих одноклассников странным условием: «Он сказал, что рад вступить в ТОИВ, но хочет быть вправе когда угодно из него выйти. То есть хотел быть членом нашего общества и одновременно не быть им».

На протяжении горьковской эпопеи Самгин соприкасается с большевиками и меньшевиками, эсерами и кадетами, черносотенцами и сектантами. Он всюду присутствует, всех выслушивает, везде сходит за своего или почти за своего. Эта мимикрия присуща и Глебову. Он и с Антоном на дружеской ноге, и с его заклятым врагом Минькой, и с Ганчуком в контакте, и с его антагонистами Дородновым и Друзяевым. Он был «какой-то для всех подходящий. И такой, и этакий, и с теми, и с этими, и не злой, и не добрый, и не очень жадный, и не очень уж щедрый… и не трусливый, и не смельчак, и вроде бы не хитрец, и в то же время не простофиля».

Оба они, и Самгин и Глебов, — непревзойденные мастера балансирования. Оба равно боятся как угодить в переплет событий, так и опоздать к раздаче лавров. Обычная их тактика — выжидание, лавирование, недомолвки. Вадим мог «топтаться на распутье до последней возможности, до той конечной секундочки, когда падают замертво от изнеможения».

В дни московского восстания Клим Иванович то аплодирует забастовщикам, то поносит их. Глебов же перед решающей схваткой на факультете одновременно репетирует речи за и против Ганчука. В зависимости ог того, чей будет перевес.

Колебания эти не от сложности истины, а от пренебрежения к ней. Вероятно, герой «Дома на набережной» мог бы повторить вслед за своим духовным предтечей, что он «делает, не веруя». Он ухаживает за Соней, не веря в свою любовь к ней. Отрекается от Ганчука, не веря, что тот действительно погряз в грехах идеализма. Чисто самгинское механическое функционирование. Глубочайшее безразличие к людям. Ко всему, кроме себя. Как говорит Вадиму его родственница: «Характер у тебя все-таки уникальный… Вот этой всеядностью. Или, может, равнодушием потрясающим».