Другая жизнь

Три тридцать. Кэрол обещала быть к четырем. Не придумав лучшего занятия, Глинис уставилась в окно, высматривая машину. Внезапно она ощутила знакомое, болезненное отвращение, как у собак Павлова.

Один из соседей занимался бегом. На нем были красивые штаны с лампасами и модные кроссовки с цветными полосками. На голове стильная повязка. Он выглядел невероятно гордым собой. В то же время весь исходил жалостью к себе, смешанной с чувством глубоко удовлетворения собственным поступком, в этом человеке было все то, что она так ненавидела в муже. В яркой спортивной куртке и спортивных перчатках он бегал вокруг поля для гольфа. Раскрасневшийся от усердия. Его не сдерживал даже пронзительный февральский ветер и снег. Да, конечно, беги, лицемерный болван. Думаешь, я не бегала? Подожди. Увидишь. В один прекрасный день, ха-ха, ты отправишься на обычный медицинский осмотр, и доктор вывалит на тебя кучу сложно произносимых латинских терминов, и что будешь делать, точно не побежишь вокруг поля; станешь благодарить всех святых, если удастся встать с кровати. Так что беги, беги, беги. Пока. Потому что ты сам себя не знаешь. Просто время еще не пришло.

Иногда Глинис очень жалела, что мезотелиома не заразна. Глинис и сама посещала тренажерный зал, четко выполняла все упражнения и увеличивала нагрузки, чтобы сейчас лишиться всего и не из-за отсутствия дисциплинированности, лени, стремления потакать своим желаниям или трусости. Во время тренировок она тоже была уверена, что вырабатывает силу воли, доводя ее до максимума. Ошибка. Презрение вызывало прежде всего стремление соседа выложиться, вскарабкаться на вершину холма и увидеть обратную, скрытую сторону. Он считал, что «превзошел себя», хотя она сегодня днем приложила раз в пятьдесят больше усилий, чтобы подняться по лестнице. Он полагает, что «бросил вызов стихии», но даже не представляет, насколько проще бороться с февральской вьюгой, чем с ураганом, разрывающим на части твое тело. Он гордился, что заставил себя заняться тем, ч§м не очень-то и хотел заниматься, не осознавая, что хотел бежать, джоггинг, как и поездка в «Эй-энд-Пи», был привилегией, исключительным правом. Он уверен, что становится выносливее, но каково же будет его удивление при появлении на горизонте корабля со смертью на борту, когда поймет, что не приобрел и малой толики той выносливости, которая будет ему необходима в новых условиях. Наивный, он верил в то, что преодолевает боль.

Конечно, сама Глинис не смогла бы сейчас пробежать даже от крыльца до почтового ящика. Но каков был последний год с лишним? Рак требовал такой выносливости, дисциплины, силы воли, что по сравнению с этим испытанием занятия аэробикой и джоггинг – просто детская игра.

Полчаса ожидания тянулись, словно целый век. Она была сбита с толку осознанием того, что время столь ценно, и произошло это в тот самый момент, когда медленно проплывающие секунды особенно мучительны. Что делать, если то, что наиболее ценно, еще и вызывает ненависть? Это издевательство, когда прозрение приходит в паре с невозможностью соответствовать. Когда Петра требовала открыть ей Истину, она поступила правильно, грубо осадив ее. Подожди. Каждый узнает все, что ему суждено узнать, в свое время. Тогда, когда будет уже слишком поздно.

Ровно в 4:00 к дому подъехала машина. Глинис открыла входную дверь, стараясь придать лицу доброжелательное выражение. Поскольку ее бесполезная семья и ненадежные друзья бросили ее на произвол судьбы, она не успела приобрести навыки гостеприимства.

Кэрол помахала ей и помогла Флике выйти из машины. Опирающаяся на плечо матери, Флика с трудом поднялась с пассажирского сиденья, девочка показалась Глинис слабее и беспомощнее, чем была в последнюю их встречу. Худая, впрочем, как всегда, с плоской грудью, в очках с толстыми стеклами, в немодной оправе, она выглядела девятилетним ребенком. В детстве Флика была очаровательна, но, взрослея, менялась не в лучшую сторону: лицо подурнело, нос приплюснулся, подбородок округлился и стал расти будто вверх. Глинис не была настолько жесткой – не таким непробиваемым металлом, – чтобы испытывать удовольствие от ухудшения состояния Флики. Скорее она считала ее товарищем по несчастью. Сострадание по природе своей – чувство направленное в глубь человека, поэтому за неимением рядом другого объекта предпочтения Глинис ограничивались ею самой.