Другая жизнь

Когда Шеп еще из коридора разглядел отца, тот не лежал в оцепенении и не бубнил про предстоящий школьный бал, а сидел на кровати, в очках для чтения, и что-то внимательно подчеркивал в «Нью-Йорк таймс». Невероятно: ничего не изменилось. Однако когда Шеп подошел ближе и поцеловал отца в щеку, он заметил, как тот ослаб. Он похудел намного больше, чем Шеп мог представить. Он жил в стране, где больше всего людей страдали избыточным весом, а его окружали те, кому грозило истощение.

– О чем пишут? – спросил Шеп, подвигая стул. Тумбочка у кровати была завалена газетными вырезками.

– О том, какие зарплаты получают эти окаянные директоры. Миллионы, десятки миллионов в год! Просто недопустимо. И это когда весь мир голодает.

Шеп мысленно улыбнулся. В отличие от сына, Гэб Накер не избавился от хэмпширского акцента.

– Если тебя это интересует, я не платил себе таких денег, когда управлял «Наком». – Ему сразу удалось подобраться к теме оплаты «Твилайт», которая отца не волновала. Его преподобие пребывал в иллюзиях, что правительство будет заботиться о нем до конца дней.

– Я уверен, что ни один человек не может быть таким крутым специалистом, что стоит десять миллионов в год. Ни одна живая душа, даже президент. Хм, особенно этот президент.

– В принципе существуют определенные рамки, в пределах которых может быть установлено жалованье. – Шеп гнул свою линию. – Так же как и сколько надо платить, чтобы человек жил спокойно.

Отец что-то проворчал и нахмурился. Шеп заметил, что морщин на его лице стало больше, они были глубже, чем когда он видел его в июле.

Шеп засмеялся:

– Извини. Я говорю абстрактно. Я не Берил и не стараюсь подсчитать, где тебя дешевле содержать.

– Я и не принимаю это на свой счет. Однако хороший вопрос. Сколько стоит жизнь в долларовом эквиваленте. Когда доходы ограничены и когда нет. Когда определенная сумма на одного человека может быть потрачена, на другого нет.

(Свойственная жителям Нью-Хэмпшира манера говорить была для Шепа чудесной музыкой, символом житейской мудрости и порядочности.)

– Не все так просто. Например, если в «Твилайт Гленс» используют несертифицированный ибупрофен вместо адвила и экономят пять баксов, это не значит, что в «Найроби хоспитал» закончатся средства. Но… меня беспокоит один вопрос.

– Глинис.

– Да.

– У тебя нет выбора. Ты обязан сделать все, что в твоих силах, чтобы помочь жене.

– Предполагается, что так.

– Теоретически. – Отец заметно оживился, выпрямился, и Шеп надеялся, что это он делает не напоказ. – Как ты пришел к этой сумме? Тебе позволено потратить сто тысяч на спасение чьей-то жизни, но не сто тысяч и один доллар? (Официальный тон его преподобия вызвал на лице сына легкую улыбку.) Богатство способно переступить через любые преграды. Если ты и превысил определенный лимит на медицинское обслуживание, то это только с точки зрения людей несостоятельных.

Отец все еще был остер на язык, и Шеп подумал, как ему не хватало таких разговоров.

– Важно, – продолжал Гэбриэль, – как Глинис?

– Химия очень ее утомляет. Но она еще не потеряла способности злиться, а это хороший знак. Если она перестанет злиться, тогда я начну волноваться по-настоящему.

– Бояться нечего. Ей надо просто успокоиться душевно, помириться с тобой и со всей семьей. Понимаю, сложно посмотреть на это с такой точки зрения, но смертельная болезнь – это дар, шанс все проанализировать. Когда бежишь за автобусом, такой возможности нет. У нее есть время все обдумать. Обратиться к Богу, хотя я не очень на это рассчитываю. Она может еще сказать те слова, которые должна произнести, прежде чем уйдет. В определенном смысле ей повезло. Я очень надеюсь, что у вас еще есть время стать ближе друг другу.

– Сомневаюсь, что Глинис воспринимает рак как «возможность проанализировать». Черт меня побери, я понятия не имею, о чем она думает. Она мне ничего не говорит, папа. Мне кажется, что она до сих пор верит, что химиотерапия поможет ей выздороветь. Это все, что она говорит. Разве это нормально?

– Здесь все нормально. А что бы изменилось, будь она ненормальной, раз она такая, какая есть? Люди цепляются за жизнь с такой свирепостью, ты даже не представляешь. А может, и представляешь.

– Она всегда была такая откровенная, язвительная. Иногда даже пугающе. А сейчас, когда, казалось, можно быть совершенно откровенной в такой момент…

– Запомни: ты никогда не сможешь ее понять. Я сломал ногу, и знаешь, как испугался. Но даже мне не понять, каково сейчас Глинис. Никто из нас не поймет, пока это не случится с нами. Ты сам не знаешь, как смог бы отреагировать. Возможно, стал таким же. «Не судите, да не судимы будете». – Гэб произнес это таким тоном, словно сам высмеивал то, что некогда проповедовал, но Шеп был рад любым изменениям настроения отца, лишь бы он не разговаривал с ним назидательно, что так было ему свойственно.

– Я хотел спросить тебя еще об одном, – сказал Шеп. – Будучи священником, ты много общался с больными людьми. В те времена люди внимательно относились к немощным?

Внимательно? Они поддерживали друг друга до конца? Страшного конца.