Другая жизнь

Марион Лотт, владелица «Живущих во грехе», с которой Глинис очень сдружилась во время работы, в первое время была чрезвычайно внимательна. Извинившись за то, что Глинис не большая любительница шоколада, появившись на пороге, она протянула пакет с конфетами трюфель для Шепа и Зака и корзину фруктов для больной подруги. Но визиты с пакетами подарков прекратились к маю. Когда в начале октября Шеп столкнулся с Марион в Си-би-эс – он заскочил купить слабительное для Глинис, – шоколатье принялась нервно и сбивчиво объяснять, размахивая руками, как много времени отнимает магазин, что заказы приходится делать в Чикаго, что одна из продавщиц забеременела и теперь по утрам ее страшно тошнит и что он должен понять, как неприятно в такой момент, когда от кого-то пахнет шоколадом, поэтому сейчас у нее совершенно нет времени… Ох, Шеп должен знать, что человек, которого взяли на место Глинис, не обладает и сотой доли ее способностей, у него совершенно нет чувства стиля, да и юмора, так что пусть передаст своей потрясающей жене, как им ее не хватает… Он мог бы с жалостью отнестись к женщине и постараться ее остановить, но весьма сложно заставить себя жалеть таких людей. С садистским удовольствием он позволил ей продолжить речь, это были лучшие пять минут за день. Такие извинения казались ему вполне обычными, кухонно-бытовыми, сумбурная речь человека, совершенно не умеющего лгать. Единственный приятный момент заключался в том, что ей действительно было стыдно.

Винзано, напротив, предложили безупречное, продуманное оправдание. Глинис познакомилась с Эйлин Винзано на курсах в «Файн арт департмент», таким образом, их дружба с Эйлин и ее мужем Полом продолжалась уже более двадцати лет. Однако Шеп ничего о них не слышал с тех пор, когда сам позвонил им после операции. Правда, вскоре после встречи с Марион Эйлин все же позвонила и поспешно сообщила, что они с Полом за границей с июня. Сложно передать, каким тоном она поинтересовалась о состоянии здоровья Глинис. Она явно боялась, что позвонила слишком поздно. Она боялась услышать нечто похожее на фразу: «Мне тяжело об этом говорить, Эйлин, но Глинис ушла от нас в сентябре». (Ушла. Она бы точно не ожидала такой формулировки. Словно Глинис не билась в агонии, а просто спокойно вышла из дома.) Вместо этого он сообщил, что Глинис сейчас рядом, недавно закончилась очередная процедура химиотерапии. Когда он предложил передать жене трубку, Эйлин запаниковала.

– Нет, нет, пусть отдыхает! – в ужасе воскликнула она – чего так боятся все эти люди? – Передавай ей мои наилучшие пожелания.

Если единственный пятиминутный разговор – это «наилучшее», что Эйлин может сделать, не хотелось бы узнать, что же для нее «наихудшее». Хотя для корреспондента, находящегося за пределами страны, пять минут – очень много; Пол работал на Эй-би-си. Это было не единственное весьма сомнительное оправдание, которое Шеп слышал от «близких» друзей, исчезнувших из их жизни. В результате, когда в ночь на Хеллоуин Шеп решил доработать списки «Близкие друзья» и «Знакомые», файл «Близкие друзья» он просто удалил.

На следующий день, пребывая в более благодушном настроении, Шеп пришел к выводу, что все эти люди уже давно показали, что для них значила Глинис. Как неподдельно они восторгались ее работами, признавая ее элегантность и чувство стиля! Как вспоминали то или иное событие из жизни!.. Их высокопарные хвалебные оды, Глинис с негодованием называла их панегириками, были способны загнать в угол толпы недоброжелателей. Будет выглядеть достаточно странно, если после восхищений и признаний в любви перейти к разговорам об обновлении дорожного покрытия на Уолнат-стрит. В десять раз хуже выглядели неловкие сцены и витиеватые прощальные речи после ужина, напоминающие бездарный спектакль, – нарочито-доброжелательные, за которые потом мысленно можно себя похвалить, сев в машину, – после которого приходишь в себя, только когда понимаешь, что забыл в гостях свитер. Ты воровато звонишь в дверь, понимая, что хозяева уже моют посуду. Вуаля, остроумие, щедрость, блеск недавнего момента расставания сменяется смущенным топтанием в холле и неловким ожиданием, когда хозяева, спешно вытирающие мокрые руки, найдут забытую вещь. Очень трудно сохранить высокие отношения с больным человеком. Пожалуй, единственный возможный вариант достойного расставания – от всего сердца высказать самые теплые пожелания и больше никогда не возвращаться.

Кроме того, о чем говорить с Глинис, когда медицинские темы исчерпаны? Она слышать не могла воспоминания о том, какая чудесная у нее была жизнь, и жаловаться не умела. Вся ее настоящая жизнь зависела от состояния ее организма: руки были исколоты во время многочисленных процедур химии и болели; жидкость скапливалась в плевральной полости, затрудняя дыхание; апатия то отступала, то вновь парализовывала тело; сыпь, отеки и странные полосы на потемневших ногтях. Она могла бы рассказать о них, но все это было слишком болезненно прежде всего для самой Глинис.