Другая жизнь

Подумать только! Всего десять лет назад он был так безумно увлечен, что страсть его напоминала горячечный бред, но это вызвало восхищение Натана! Я тогда пустился во все тяжкие, и это привлекло его внимание! Мужчина лет тридцати, отец троих детей, — но для него мои потребности всегда оставались потребностями болтливого подростка! Перелистывая страницы Натановых записей, он подумал, что для нее он тоже всегда был подростком. Если посмотреть на все это со стороны, получается, что он — типичный недоумок, он, папаша и муженек, сбегающий от домашнего быта; как видно по сценам, описанным Натаном, на свете нет и не было более жалкого, гнусного и смехотворного зрелища, чем он сам! Он был ошеломлен: оказалось, ему нужно было так мало, чтобы приблизиться к границе, откуда начинается разрушение всех основ! Ради того чтобы трахнуться с женщиной, как утверждал Натан в своих записях, — и к тому же полностью попав в зависимость от нее, чтобы получить это право, — ради того, чтобы трахнуть в задницу блондинку швейцарско-немецкого происхождения, он был готов бросить Кэрол, Лесли, Рути, Эллен, свою практику и родной дом… Там я больше не девственница, Генри. Все они думают, что я хорошая и ответственная. А про это никто не знает!

Но если бы ему не удалось попасть в квартиру брата и получить доступ к этим страницам его романа, если бы он действительно думал, что за ним следят, если бы повернул к себе домой, в Джерси, как сомнамбула, которому во сне мнится, будто за ним гонятся по пятам, все бы уже давно знали об этом. Потому что дневники писателей обычно публикуют после смерти автора — исследователи хватаются за них для составления биографий, и вскоре все становится известно всем.

Прислонившись к стене в узком коридоре, он дважды перечитал дневниковые заметки, посвященные критическим для него месяцам, и когда удостоверился, что выявил каждую запись, где упоминалось его имя, резко, но аккуратно вырвал все страницы, касающиеся фактов его биографии, а затем положил дневник на самый верх шкафчика с папками, поместив его в хронологическом порядке среди других записей. Из многих тетрадей, содержащих огромное количество слов, где Натан описывал свою жизнь начиная с того времени, как он уволился из армии и переехал на Манхэттен, чтобы стать писателем, Генри извлек не более двадцати двух страниц. Он подкупил привратницу, чтобы проникнуть в квартиру брата, и находился там втайне от всех, но, изъяв менее двух дюжин страниц из рукописного наследия Натана, он не мог считать, что совершил злодеяние, нарушив права собственности своего брата; несомненно, он не сделал ничего плохого, что могло бы повредить репутации Натана или преуменьшить ценность его рукописей. Генри всего лишь вмешался в процесс, чтобы не допустить агрессивного вторжения в свою собственную жизнь: если бы эти записи стали достоянием общественности, неизвестно, сколько проблем это могло бы ему принести — и в личном плане, и в кругу семьи.

Удалив несколько страниц из дневников своего брата, он также оказывал услугу своей старой любовнице, а почему бы и нет, если уж на то пошло? Их роман был взрывом страстей: короткая, вызывающая ворох воспоминаний юношеская интерлюдия, из которой, к счастью, он сумел выбраться, не совершив колоссальных ошибок, — но какое-то время он действительно сходил по ней с ума. Он помнил, как наблюдал за ней, когда она в своей шелковой черной сорочке опускалась на колени, чтобы поднять деньги с пола в номере мотеля. Он помнил, как танцевал с ней в своем собственном доме, где он нарочно не зажигал свет, — они танцевали как дети, под музыку Мела Торме[110], проведя весь день в спальне. Он помнил, как бил ее по лицу и тащил ее за волосы, и помнил, что она ответила ему, когда он спросил, нравится ли ей кончать снова и снова. «Райское наслаждение», — сказала она. Он помнил, как его возбуждало, когда она, вспыхивая от стыда, но все же подчиняясь его требованиям, употребляла в своей речи непристойные швейцарско-немецкие выражения.

Он помнил, как прятал ее черную шелковую сорочку в сейфе своего рабочего кабинета, когда не нашел в себе сил выбросить ее вон. При мысли о ней в этом белье он до сих пор клал руку на свой восстающий член. Он понимал, что шарить в бумагах покойного брата в его опустевшей квартире достаточно незаконное занятие, — это было таким же непристойным актом, как дрочить в его коридоре, о чем ему напомнили записи в Натановом дневнике, сделанные десять лет тому назад.

Он взглянул на наручные часы: пожалуй, ему нужно позвонить Кэрол. Телефон стоял в спальне, в дальнем конце квартиры. Сидя на краю Натановой постели, он набрал домашний номер; он был готов к тому, что его брат выскочит с ухмылкой из-под кровати или же, живехонький, выпрыгнет из стенного шкафа с одеждой, выкрикивая: «Первый апрель, никому не верь! Генри, положи мои листочки на место, ты — не мой редактор!»