Дрожь и оцепенение

- Конечно. Вы добрая, вы не видите дурного. В конце концов, чтобы отдать подобное распоряжение можно быть только...

- Успокойтесь. Приказ исходил не от него. Он передал вам распоряжение господина Омоши. У него не было выбора.

- В таком случае это господин Омоши...

- Этот человек далеко не простой, - оборвала она меня. - Что вы хотите? Он вице-президент. Здесь ничего не поделаешь.

- Я могла бы поговорить об этом с господином Ганеда. Что он за человек?

- Господин Ганеда замечательный человек. Очень умный и добрый. Увы, об этом не может быть и речи, чтобы вы пошли жаловаться ему.

Она была права, я это знала. Двигаясь вверх по течению, было недопустимо перескочить хотя бы один иерархический эшелон -- тем более таким образом. Я имела право обращаться только к моему непосредственному руководителю, которым была мадемуазель Мори.

- Вы мое единственное спасение Фубуки. Я знаю, что вы мало, что можете сделать для меня. Но я благодарю вас. Ваша простая человечность мне так помогает.

Она улыбнулась.

Я спросила, какова была идеограмма ее имени. Она показала мне свою визитную карточку. Я посмотрела на канжи* и воскликнула:

- Снежная буря! Фубуки означает "снежная буря"! Это очень красивое имя.

- Я родилась во время снежной бури. Мои родители увидели в этом знамение.

Я вспомнила список служащих Юмимото: "Мори Фубуки, родилась в Наре 18 января 1961 года..." Она была ребенком зимы. Я вдруг представила эту снежную бурю над величественным городом Нара* и его бесчисленными колоколами -- не было ли совершенно логичным то, что эта восхитительная девушка родилась в день, когда красота неба обрушилась на красоту земли?

Она рассказала мне о своем детстве в Кансае. Я говорила ей о своем, оно началось в той же провинции, недалеко от Нары, в деревне Сюкугава, около горы Кабуто, - при воспоминании об этих мифологических местах слезы выступили у меня на глазах.

- Как я рада, что мы обе дети Кансая! Ведь именно там бьется сердце старой Японии.

Именно там билось мое сердце с тех пор, когда в возрасте пяти лет я покинула японские горы ради китайской пустыни. Это первое изгнание оставило во мне столь глубокий след, что я чувствовала себя способной на все лишь бы воссоединиться с той страной, которую я так долго считала своей родиной.

Когда мы вернулись к нашим рабочим столам, стоявшим друг против друга, я все еще так и не придумала, как поступить. Еще меньше, чем когда-либо я понимала, каково было мое место в компании Юмимото. Но я испытывала огромное успокоение от того, что была коллегой Фубуки Мори.

Мне нужно было делать вид, что я занята, не показывая при этом, что я понимаю, о чем говорят вокруг меня. С этих пор я разносила чашки с чаем и кофе, не употребляя ни единой вежливой фразы и не отвечая на благодарность служащих. Они не были в курсе новых инструкций, данных мне, и удивлялись, почему вдруг любезная белая гейша превратилась в грубиянку янки.

Увы, ошакуми не занимало у меня много времени. Тогда, никого не спросив, я решила разносить почту.

Нужно было возить огромную металлическую тележку по многочисленным гигантским офисам и отдавать служащим их письма. Эта работа подходила мне как нельзя лучше. Прежде всего, здесь требовались мои лингвистические познания, поскольку большинство адресов были написаны в форме идеограмм, когда господин Саито был далеко, я не скрывала того, что знаю японский. И потом я поняла, что не зря заучила наизусть штатное расписание Юмимото: я могла не только узнать самого мелкого служащего, но также, в случае необходимости, воспользоваться моментом, чтобы поздравить его с днем рождения, либо его супругу или детей.

С улыбкой и поклоном я говорила:

- Вот ваша почта господин Сиранэ. С днем рождения вашего маленького Йосиро, которому сегодня исполняется 3 года.

Каждый раз это стоило мне озадаченного взгляда.

Эта должность занимала у меня много времени, так как мне приходилось циркулировать по всей компании, которая располагалась на двух этажах. Со своей тележкой, придававшей мне важный вид, я не переставала пользоваться лифтом. Мне нравилось это, потому что совсем рядом с тем местом, где я его ждала, находилось огромное окно. Там я играла в игру, которую называла "бросаться в пустоту". Я прислоняла нос к стеклу и мысленно падала. Город был так далеко подо мной, и прежде чем я разбивалась о землю, мне было дозволено рассмотреть множество разных вещей.

Я нашла свое призвание. Мой мозг расцветал на этом несложном поприще, полезном, человечном и благоприятствующем созерцанию. Я предпочла бы заниматься этим всю свою жизнь.

Господин Саито вызвал меня к себе в кабинет. Я имела право на заслуженную головомойку: в вину мне вменялось тяжкое преступление -инициатива. Я присвоила себе должность, не спросив на то разрешения моего непосредственного начальства. Более того, настоящий почтальон фирмы, приходящий после обеда, был на грани нервного срыва, полагая, что его собираются уволить.

- Украсть у кого-нибудь его работу это очень дурно, - резонно заявил мне господин Саито.