Дровосек

– Нам бы таких, как ты, десятка полтора, Саша, – говаривал Хаим Бабакину, – мы бы всю советскую ленинскую чушню в два года развалили. Но ты у нас один, и тебе придется работать практически в подполье. Слишком задубелая эта КПСС, чтобы в ней открыто излагать демократические ценности.

Гольдштюкеру еще предстояло разъяснить Бабакину, что планы США обрушить коммунистический режим в СССР совсем не подкрепляются планами построения там земного рая. СССР должен превратиться в конгломерат враждующих между собой территорий, не имеющих ни денег, ни стратегического оружия. В таком виде это огромное пространство можно будет постепенно осваивать. Сначала с помощью международных миротворческих сил, а потом и с помощью доллара.

Хаим знал, что Шура глубоко равнодушен к судьбам своей страны, но подобные перспективы могут его обеспокоить – он поймет, что ему в этих планах просто нет места. Это обидно – быть одним из авторов развала СССР и ничего не получить. Ведь будет же дележ власти и богатств.

Понятно, что какая-то часть нового поколения русских станет сотрудничать с новыми хозяевами, ведь им понадобятся администраторы, менеджеры, программисты и так далее. Но то будут новые русские, не знающие объединяющего национального порыва, думающие только о своем желудке и своей мошонке, считающие американскую историю эталоном становления цивилизации. А вот тем, кто раньше находился на руководящих высотах, места уже не найдется. Партократы не способны вести нормальную политику и нормальную работу. Это, по сути дела, извращенцы, не знающие, что такое истинные ценности. Поэтому место Бабакина – на пенсии. На пенсии американского Конгресса, конечно, но не более того.

Такие перспективы обычно обижают агентуру, иногда делают ее даже недееспособной. Но что поделать, Бабакин – всего лишь одноразовый патрон, нужный для поражения старого строя. В новом строе ему места нет. Но пока он свою главную роль еще не сыграл, следовало обходиться с ним весьма деликатно.

* * *

Несмотря на напряженную программу, Горбачев нашел сорок минут, чтобы поговорить с послом. Они уединились в зале для высокопоставленных гостей перед вылетом Михаила Сергеевича из столицы Норвегии, и разговор получился неожиданно дружеским. Член Политбюро не важничал, не пытался говорить истинами. Напротив, в его пытливых глазах читалось стремление осмыслить бурно меняющуюся современную обстановку, найти верное направление развития страны и партии. Конечно, он вспомнил статью Бабакина, и именно она стала причиной их разговора. Ведь в той давней публикации Шура поднимал руку на самое тяжелое наследие сталинского периода – консерваторов, удушающих любую свежую мысль, любую попытку переосмыслить происходящее в современном ключе.

– Помню, помню, Александр Михайлович, твою статью. Громкая была история, немало шуму ты наделал, молодец. Многие тогда не понимали, что ты сумел вперед заглянуть, да и я тоже, грешным делом, тогда этого не понимал, знаешь ли. А вот годы прошли, прошли годы – и прав ты оказался, действительно, нельзя против истории идти. Надо в ногу с ней шагать, и тут, я тебе скажу, сделать предстоит очень много. Осмысление новых реалий нам всем предстоит очень большое, а без этого – никуда…

Бабакин слушал разглагольствования свежеиспеченного члена Политбюро, отвечавшего за сельское хозяйство, и понимал, что американцы правы. Горбачев уже примеряет на себя шубу государя, иначе с какой стати он стал бы говорить о вещах, бесконечно далеких от колхозной темы.

Шура вспомнил тезисы, которые вместе с Гольдштюкером проигрывал перед встречей с Мишкой. Он усмехнулся и спросил:

– А что, разве на Старой площади еще осталось кому думать?

Вопрос был подготовлен неслучайно. Было решено, что Шура может показать свою обиду за ссылку и скептическое отношение к кремлевским деятелям. Только умеренно, без надрыва.

Горбачев остро взглянул на него сквозь очки и не спеша, выбирая слова, ответил:

– Есть и на Старой площади узкие места, знаешь… Не тебе об этом спрашивать. Но не о них речь. Речь о влиянии на умы рядовых коммунистов. Речь о выработке новых подходов, знаешь ли, к политике. Надо, так сказать, толкать вперед и теорию, и практику. Надо головные институты загружать передовой работой. Я тут подумал и хочу тебе должность директора института Мировой политики и экономики предложить. Надо, чтобы из этого места свежие идеи пошли, чтобы оно пользу приносило, оно же в центре идеологии находится, знаешь, а толку немного пока, совсем немного.

Шура понял, что пробил его час. Он снял очки, аккуратно протер их кусочком замши и, глядя прямо в глаза Горбачеву, спросил:

– А не боишься, Михаил Сергеевич, бунтаря на пароход брать? Я ведь за правду и в темницу пойду.

Михаил Сергеевич рассмеялся и ответил:

– Как раз таких у нас и не хватает сейчас. Будем вместе, понимаешь ли, бороться. А коли надо будет, и в темницу вместе пойдем.

«Пойдешь ты в темницу, тетерев лысый», – подумал Шура и сказал:

– Тогда бери меня к себе, Михаил Сергеевич. Все, что могу, отдам на благо Отчизны.