Дровосек

– Не повезло тебе, парень, с работой. Все по верхам скачешь. Сегодня одно видишь, завтра другое. От этого глухота на душе образуется. Потому что душа только в покое раскрывается. Чуешь, что говорю? Я вот выхожу утром на холм, уже тридцать лет каждый день выхожу, встану лицом к солнцу, глаза в горизонт упру и молчу. И начинает в меня даль затекать вместе с зарей. Затекает и затекает, а я от нее полнюсь, и такое счастье на душе, что только какой-нибудь музыкой назвать можно. Почему так? Потому что я это все из года в год люблю, из года в год вбираю. И оно меня полюбило, делает меня своею частью. Вот так, парень. Счастливый человек – это тот, которого все вокруг любит. А это заслужить надо трудом на одном месте. А ты – то там, то здесь, то здесь, то там.

«Да, прав отец. Горбачев просто не понимает несовместимости России с западным миром. Нам надо свою жизнь строить. Только какую? Есть ли в СССР вообще хоть один человек, который бы понимал, куда идти?» – думал чуть позже младший Булай, сидя у себя в комнате.

Он заканчивал перебирать отцовские книги в поисках интересного чтения, когда натолкнулся на толстую общую тетрадь в коленкоровом переплете. Открыв ее, Данила обнаружил записи, в которых отец довольно складно излагал историю рода Булаев, настолько, насколько он ее знал, а потом вдруг начался рассказ, написанный каллиграфическим почерком. Данила начал читать его и незаметно увлекся.

Деревня Бобоеды.

Деревня называется Бобоеды. Прочитав это название, вы, конечно, сразу поймете, как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось. Надо честно признать, что с момента своего появления на земной поверхности, стал этот населенный пункт подвергаться всяческому глумлению. Казалось, не было в округе человека, который не поиздевался бы над несчастными Бобоедами. Да что там простые жители. Даже секретарь райкома партии товарищ Балуев на итоговом совещании так перевернул это самое название, что присутствовавшие в зале передовицы надолго покрылись пунцовой расцветкой.

Об окояновской районной газетенке, которая и без того лепила ошибку на ошибке, и говорить не приходилось. Ее, так сказать, непечатные опечатки в адрес, прости Господи, Бобоедов, имели широкое хождение среди читателей.

Хуже того, когда-то, в незапамятную эпоху коллективизации, отцы-основатели бобоедовского колхоза присвоили ему имя Клары Цеткин. Они-то, конечно, знали, кто такая есть этот товарищ. А большинство новообращенных колхозников не знало и тут же придумало устный вариант названия, который и на заборе написать невозможно, а уж на страницах такой серьезной литературы, как наш рассказ, тем более. Можем лишь намекнуть, что мужички безвозвратно переименовали Клару в Клаву, а остального мы не в состоянии сообщить по этическим соображениям.

Казалось бы, какое отношение может иметь это глупое предисловие к серьезному, а может быть, даже и страшному нашему рассказу? Ведь мы задумали поведать вам о бобоедовской нечистой силе.