Дрова, которые горят

Я не очень-то помню, как я вернулся домой. Вернее, помню хорошо, но не сам процесс возвращения, не все эти автобусы или маршрутки, пешие дохождения до указанного места, звонки в дверь и громыхания ключами. Это выбросилось из памяти за ненадобностью; даже не выбросилось, а и вовсе туда не входило. Действительно, с одной стороны, по тем временам я частенько возвращался домой в разбитом состоянии духа разной степени тяжести. Причины могли быть какие угодно, но чаще всего та самая одиночь, про которую я уже говорил. При этих возвращениях с прогулок, на которые ты даже не знаешь толком зачем вышел, мысли захватывают сознание полностью. Они говорят очень логично, строят исключительно верные цепочки причин и следствий, которые сводят чуть ли не в могилу и тебя, и всё тобою созданное как не имеющее смысла в самой последней инстанции.

Замечание. Вообще всё, что говорится исключительно с позиции логики и здравого смысла должно восприниматься как априори опасное. Ибо корни растут оттуда, где не ступала нога жизни, со всею её хаотичностью, непоследовательностью и припизднутостью. Следовательно, совершенно ясно, что отсутствие жизни может породить лишь новое отсутствие жизни, не бывает так, чтобы из пустоты появлялись великие вещи. Не правда ли логично?

С этими мыслями крайне сложно спорить, опять же, в силу их логичности и разумности. Но не только сон разума рождает чудовищ, его бодрствование может породить вещи даже ещё более страшные. Если говорить конкретнее, чудовища родятся из сна нашего, это да, а вот когда разум просыпается, он начинает дорисовывать этим самым чудовищам недостающие черты, делать их действительно страшными, просто потому, что не терпит пустоты. Это – чуть ли не инстинкт сознания, если можно так сказать. С таким поведением не так уж сложно справиться, если не давать этому инстинкту собою властвовать, не давать ему права творить сущности. А чтобы это сделать, нужно просто быстренько эти сущности выгнать от себя куда-нибудь подальше. Но так легко пропустить момент, когда это нужно сделать, ибо новорождённые чудовища ещё милы и непривычны, и думается, что может они и будут такими маленькими и интересными кусочками собственной твоей души, собственной личности, и ничего не изменится, и будет всегда. И не приходит обычно в голову в нужный момент, что так не бывает на свете, чтобы не выросли дети, по крайней мере, не бывает так просто.

Замечание. Для того чтобы оставаться ребёнком (читай – собою), нужно прикладывать невероятное количество усилий в каждую минуту каждого дня. Это – одно из величайших геройств.

С другой стороны, не помнил я дороги и по гораздо более бытовым причинам. Я возвращался домой уже более двадцати лет своей жизни чуть не каждый день, и те же самые 20 лет жизни домом я называл одно и то же место. Как же тут не привыкнуть уже к тем путям, по которым туда возвращаешься? Даже если их было очень много, за такую прорву времени можно было бы исходить их все до полной незамечаемости, а к моему дому можно было подойти всего-то с трёх разных сторон.

Замечание. С одной стороны моего дома была автобусная и троллейбусная остановки, оттуда я возвращался чаще всего. С другой стороны была моя школа и детский сад. Оттуда я возвращался реже, но почти всегда в более приподнятом настроении, нежели с первой стороны. В третьем направлении было продолжение спального моего района, там мне не очень-то нравилось быть, но иногда приходилось, и возвращаться оттуда приходилось тоже. С четвёртой же стороны были гаражи, много-много гаражей и речка-срачка. Оттуда я не возвращался никогда.