Древо миров

Наши жизни — только ветер
С крыльев мельницы богов,
Носит нас легко по свету
От пустынь и до снегов.

Мы идем неутомимо,
Поспешая и сердясь,
Мимо, мимо, мимо, мимо,
Мимо тех, кто любит нас.

Мы спешим подняться выше,
Оставляя за спиной
Крыши, крыши, крыши, крыши,
Крыши вотчины родной.

Поспешая, наступая,
Оставляя навсегда…
И тогда нас принимает
Ледяная пустота.

И бредем дорогой белой —
Слева лед, и справа лед —
На губах заиндевелых
Слов несбывшихся полет…

Наши жизни — только ветер
С крыльев мельницы богов,
Нам легко гулять по свету
От пустынь и до снегов!

Под ногой Конна снова что-то треснуло. На сей раз — деревянная дощечка с вырезанной некогда руной. Дощечка была старая, подгнившая, а руну разобрать и вовсе было невозможно. Конн и его провожатый были уже в полете стрелы от основания дерева, трава кончилась, землю устилал ковер сухих листьев, среди коих во множестве валялись подобные дощечки, словно щепки, упавшие из-под топора неведомого лесоруба.

Дамбаэль остановился и опустил дудку, явно чего — то ожидая. Он сделал Конну знак, и тот вышел вперед, увидев между корней темную широкую нору. Рядом журчал небольшой источник, кое-как обложенный камнями; вода с тихим плеском убегала под узловатые корни.

— Сюда? — спросил король, покрепче сжав в руке обломок гномьего ножа.

Обломок был острый и мог еще сгодиться.

Было тихо, только потрескивали и попискивали многочисленные мелкие твари, ползавшие по стволу древесного исполина. Желтоватые безволосые создания с ладонь величиной семенили во все стороны, резво переставляя свои многочисленные ножки — присоски. Между выступами коры скользили красноватые тельца, похожие на пиявок. Время от времени они застывали, припадая к щелям круглыми беззубыми ротиками, — пили сок, насыщая свои длинные слизистые тела. Какие-то зеленоватые бесформенные сгустки неподвижно висели на мелких сучках, и когда неосторожный обитатель ствола приближался к ним, проворные щупальца захватывали добычу и втаскивали внутрь колышущихся утроб. Блестящие черные букашки ползали по спинам других созданий, надолго прилепляясь к какому-нибудь древесному обитателю, словно всадник к лошади. В глубине темных отверстий, испещрявших кору, копошились серые тени невидимых обитателей, и раз, прямо напротив Конна, из дыры высунулась и тут же скрылась головка, увенчанная рогами, на которых сидели два мутных глаза.

Ждать становилось невмоготу, но тут в норе под корнями заворочались, раздалось глухое бормотание, невнятные ругательства, и на яркий свет выползли три существа в живописных лохмотьях. Конн сразу решил, что сделали они это напрасно, ибо лишь тьма кромешная могла служить достойным обиталищем для столь убогих созданий. Тем более, что принадлежали они к полу, именуемому поэтами не иначе, как прекрасным.

Три мерзкие старухи явились его взору. Две были слепы, пустые глазницы шарили вокруг, не видя; третья, сухая и длинная, как жердь, имела единственный глаз, сидевший слева от носа как-то ненадежно, словно готовый вот-вот выпасть.

— Ага! — заверещала эта старуха, уставив в грудь короля худой узловатый палец. — Пришел! А искупил ли ты, несчастный, родовое проклятие?!

— Ничего о таком не слышал, — отвечал Конн, брезгливо отстраняясь от длинного ногтя, под которым чернела вековая грязь.

— У всех есть родовое проклятие, — запричитали незрячие, размахивая скрюченными руками, — уж мыто знаем!

— Знаем и не обманем! — каркнула обладательница единственного глаза. — Возвращайся откуда пришёл, искупи проклятие, потом и являйся. А то много вас таких ходит…

— Угомонись, матушка Атропа, больно ты непреклонная, — мягко сказал Дамбаэль, поглаживая свою дудку.

— Так и прозываюсь, — сварливо перебила старуха. — Атропа — значит Неотвратимая. А сестры мои: Лaxeca, то есть Бросающая Жребий, и другая — Клота, Прядущая Нить. Только ни жребий кидать, ни пряжу распутывать незачем. Не пущу, и все тут!

— Да ведь это король, матушка, властитель величайшей державы подлунного мира…

— Ну и что? Проклятие — оно для всех, и для короля, и для золотаря…

— Позволь все же договорить. Это не просто король и повелитель самой могущественной державы на земле. Он — сын Конана-киммерийца.

Старухи разом застыли, широко разинув беззубые рты. Единственный глаз Атропы совсем приготовился выскочить из глазной впадины.

— Плоть от плоти? — подозрительно осведомилась наконец старуха, потирая себя пониже спины. Звук был такой, словно провели тупым рубанком по исструганному дереву.

Дамбаэль кивнул.