Дремучий случай

Жанна заговорила первая, когда поняла, что я ушел в себя и не собираюсь больше вести дискуссию:

— Почему, когда ты узнал свою маму на фотографии, ты сразу не рассказал все Березину? Если бы вы пережили это вместе, тебе было бы легче.

Ну это было уже слишком.

Я открыл глаза и посмотрел на ее глаза впервые за время нашего разговора.

— Ты хочешь, чтобы я взвалил это еще и на него? — в моем голосе была желчь. — Он пережил расставание с Леной Марусевой шестнадцать лет назад, тогда же он похоронил своего неродившегося сына. С него хватит. У него новая жизнь. Мне нет в ней места как его сыну.

— Мне кажется, ты не прав.

— А мне кажется, ты не имеешь права решать! — рявкнул я.

Жанна дернулась как от удара. Я ее обидел. Но сейчас мне было плевать. Чувства вины на сегодняшний день с меня уже хватит.

— На что вы делали ставку? Что ни я, ни Березин не догадаемся раньше времени?

— Да, — признала она.

— А если бы я при первой же встрече представился Романом Марусевым?

— Оставался шанс, что Дима просто сочтет тебя однофамильцем. Он был слишком уверен в том, что твоя мать избавилась от ребенка, эта убежденность могла не дать ему сопоставить очевидные факты.

Меня тошнило, тошнило от того, в каком вранье я все это время барахтался.

— Рома, ты должен понять, — снова начала Жанна.

Я не хотел ничего понимать, я не хотел ни с кем разговаривать.

— Умоляю, уходи, — простонал я. — Просто уходи.

Жанна смотрела на меня бесконечно долгую минуту, а потом все же исчезла, больше не произнеся ни слова. Я не был уверен, что она ушла на самом деле, а не просто притаилась, чтобы подслушать мои мысли. Впрочем, и на это мне было наплевать.

Я поднялся с пола и выскочил из комнаты.

— Уходишь?! — крикнула Оксана из кухни.

— Да, — я второпях натягивал куртку и ботинки. Мне нужно было на улицу. Мне нужно было остыть.

— К ужину ждать?

— Не ждите! — крикнул я, уже захлопывая дверь.

20 глава

События бывают разные, хорошие и плохие, ожидаемые и удивительные. Но, что бы ни случилось, мы просто идем дальше…

На улице было пасмурно и холодно. Ветер трепал волосы, задувая за воротник куртки. Я поднял его выше и застегнул до конца. Не помогло. Холод пробирал насквозь. В последнее время я стал очень чувствителен к холоду.

В голове была полная каша. Я мечтал охладиться и остыть эмоционально, но даже пронизывающий ветер не помогал.

Ноги несли меня все дальше и дальше от дома Березина. Мне хотелось бежать, но я осадил себя, не желая привлекать к себе внимания на улице.

Даже призраки шарахались от меня и не решались подходить. Наверное, от меня самого веяло холодом за версту.

На душе было скверно, отвратительно, мерзко. Хотелось забраться, как одинокому дикому зверьку, в самую глубокую темную нору, и там умереть, да так, чтобы уже никто не нашел.

Мысли роились в голове, как стадо диких пчел, жалящих все, что попадется на их пути. В этот раз на их пути оказался мой мозг.

Я не знал, что мне делать, не знал, как мне все это осознать и принять. Все то, что я знал раньше, оказалось неправдой. Вокруг меня был океан лжи и недомолвок, а у меня не было моторной лодки, чтобы переплыть этот океан, даже захудалого плота и весла не было. Вот я и барахтался, как лягушка в молоке.

Я всю свою жизнь ненавидел своего отца. С самого детства, как понял, что он не погиб, не пропал без вести, как рассказывала мама, а просто бросил нас. Мне казалось, такое нельзя понять, нельзя простить. Предательства не прощают. Я всегда так думал, я был в этом уверен, а сейчас я уже во всем сомневался.

В детстве я много думал об отце. Представлял, какой он, чем занимается, где живет. Гадал, почему он отказался от нас, и никогда не находил ответа. Иногда я мечтал отомстить ему, иногда найти и плюнуть в лицо. Но даже в самом страшном сне я не мог бы представить, что полюблю его.

Я привык быть один, привык, что мне никто не нужен, и я совершенно не нужен никому. Я был один, я никому не верил, я ни в ком не нуждался, я никем не дорожил. Прошло так мало времени, но я действительно привязался к Диме. Я ему поверил, более того, я ему доверял. Для меня слова 'вера' и 'доверие' имели в жизни самую большую ценность.

И вот человек, которому я доверял больше всех на свете, оказался тем же самым лицом, которого я искренне ненавидел всю свою жизнь.

Дима — мой отец. И я должен был с этим смириться. Прошлое не изменить.

Теперь важно было решить, что делать с этим знанием, как жить дальше, как себя вести.

Прошлое нельзя изменить, но его можно скрыть.

Самое главное, что я решил для себя, это то, что Дима никогда не узнает правду. Узнает мою фамилию, совру, что однофамилец, придумаю моей матери другое имя, совру, что дальний родственник — что угодно, лишь бы он не узнал правду.

Я был уверен, что так будет лучше. Правда вызовет у него только чувство вины. А это самое отвратительное чувство.