Дремучие двери. Том II

Но священнику она ничего такого сказать не посмела, просто сослалась, что муж неверующий и некрещёный. Хотя к вопросам веры Денис относился с уважительно-мистической осторожностью, в отличие от свекрови, воинствующей атеистки /т. е. верю, что Бога нет/ и Филиппа, который на все её запоздалые материнские муки совести, что сын некрещёный, и уговоры креститься, несмотря на строжайший запрет отца Тихона «не наседать», отвечал: «недостоин».

Денис же сразу серьёзнел, сникал, если заговаривали «об этом», старался перевести разговор на другую тему или уходил. Или прямо заявлял:

— Может, помолчим?.. — И Иоанна, в глубине души соглашалась с ним — у каждого свой сокровенный путь к Богу и «тайна сия велика есть».

Лишь однажды Денис замечательно высказался сам ни с того, ни с сего:

— Знаешь, Бог, конечно, есть, просто я в Него не верю.

Удивлённая Иоанна молча ждала продолжения.

— Помнишь ту вгиковскую историю с гибелью Симкина и твой по этому поводу опус?

Ещё бы ей не помнить! Даже теперь давней глухой болью замерло сердце.

— Ты писала, что с Симкиным был я, а не Пушко. И мне всё больше кажется, что это действительно был я… Молчи, не перебивай. Но Бог сделал так, чтобы мною оказался Пушко. Бог спас меня, иначе всё бы рухнуло, понимаешь? Вся жизнь… Конечно, это невероятно, невозможно, я сам не верю, но… Почему же я тогда знаю, что был там, если меня не было? Знаю, почему в конце концов я вообще об этом так часто думаю — мало ли всякого случалось и похлеще?.. Но, когда я грешу, слышу: «А помнишь, как Я тогда спас тебя? Ведь это был ты, а не Пушко. И только мы оба это знаем. Я — Бог, и ты».

ПРЕДДВЕРИЕ

«Он обладал исключительным, почти интуитивным проникновением в психологию отсталого элемента российской действительности… С недоверием и подозрительностью он относился не только к угнетателям — помещикам, капиталистам, священникам и жандармам, но также и к угнетаемым, — тем самым рабочим и крестьянам, на защиту которых он встал. В его трактовке социализма отсутствовало чувство вины. Бесспорно, Сталин испытывал некую долю сочувствия к классу, к которому и сам принадлежал. Однако ненависть к власть имущим и зажиточным классам была в нём намного сильнее. Классовая ненависть, проповедуемая революционерами из высших сословий, была для них не определяющим чувством, а производным от их теоретических взглядов. Классовая ненависть Сталина была у него не вторичным, а именно основным чувством. Учение социализма тем его и привлекало, что казалось бы, предоставляло моральное право для самовыражения. В его взглядах не было ни грана сентиментальности. Его социализм был холоден, трезв и жесток». /Исаак Дойчер/

«Была уже пора начинать, но Коба всё не появлялся. Он всегда приходил позже всех, не то чтобы опаздывал, но неизменно являлся одним из последних… С его появлением атмосфера резко менялась. Становилась не столько деловой, сколько гнетущей. Коба возникал с зажатой под мышкой увечной левой руки книгой и садился где-нибудь с краю или в углу. Он молча слушал, пока выскажутся все. Сам всегда выступал последним. Выждав, он мог таким образом сопоставить взгляды товарищей, взвесить свои доводы… и представить своё выступление в качестве заключительного аккорда, как бы подытоживая дискуссию. И оттого всё, что он говорил, обретало какое-то особое значение». /Ф. Кнунянц/

«По мнению Гитлера, немцы были высшими существами, высшими, по сравнению с народами Восточной Европы, а пропасть, которая отделяла их от славян и ещё больше от евреев, базировалась не на культурных или исторических особенностях, а на врождённых биологических различиях. Они были существами другого рода, вовсе не членами человеческой расы, а низшими существами, что касалось славян, и паразитами, которые грабили и разрушали человеческие существа, в отношении евреев.

С 1933 года эти взгляды получили научную видимость и преподавались в качестве курса расовой биологии в немецких школах и университетах. Множество молодых людей, служивших на восточном фронте, находились под влиянием этих взглядов. Впервые применённая в Польше, эта расистская идеология стала для немцев руководством к действию в проведении военных операций и в осуществлении оккупации. В отношении этого Гитлер настаивал на том, чтобы и армия, и СС рассматривали «предстоящую компанию не как простое военное столкновение, а как конфликт двух идеологий». Он повторил ту же мысль на встрече с высшими офицерами 30 марта. Гальдер пишет о его обращении:

«Столкновение двух идеологий… Коммунизм несёт огромную опасность в себе для нашего будущего. Мы должны забыть о товариществе между солдатами. Коммунист — не товарищ, как до, так и после сражения. Это — война на уничтожение… Мы ведём войну не для того, чтобы щадить врага».

В так называемом «комиссарском приказе» от 13 мая Гитлер требовал от армии уничтожения советского руководства, а для этого нужно было убивать на месте всех захваченных в плен партийных функционеров и комиссаров». /Алан Буллок/