Дремучие двери. Том II

«На жизнь насмешливо глядел», — это о демоне. Но мы уже не можем иначе, говорим и думаем на этом языке. Насмешливая ирония — наша защита, маска, ею мы как бы отгораживаемся от серьёзности и трагизма жизни, от серьёзности Замысла — Царствие через Крест. Мы предпочитаем дезертирство в смех, смехом мы защищаемся от самой смерти, не замечая, что бежим от Вечной Жизни.

Некрасов, Достоевский плакали над несовершенством мира, плакал и смеялся Гоголь, Толстой пытался изменить мир, изменив себя. Потом многие пытались переделать, изменить… Теперь вот Егорка с его прекрасными делами и завораживающими речами о Замысле, о «Царствии внутри нас», дающем бессмертие.

«Благословлю я золотую дорогу к солнцу от червя»… Егорка помогает червю ползти к солнцу. Наверное, смешно, но смеяться над этим недопустимо. Иначе не доползти. Иначе нам не доползти.

Вся егоркина жизнь принадлежала Делу. Егорка позволял себя любить Айрис, фиалочкам и прочим товарищам, потому что так было нужно для Дела. В этом он был тоже похож на Иосифа Грозного, — всё работающее на Дело, было благом.

Егорка благоволил ко всем, преданным Делу, прощал ошибки, но не прощал измены. Не себе лично, измены Делу. Так он добродушно урезонил программиста, влюблённого в Айрис: «Работать надо, а ты на неё пялишься»… — и просто перевел из Златогорья в другой штаб, исключительно «для пользы Дела».

— Хоть бы приревновал, — окая, посетовала Айрис. Наверное, язык бы не повернулся утверждать, что Егор любит Айрис «для пользы Дела», или Варю, или ближайших друзей-сподвижников, но Иоанна тоже готова была голову отдать на отсечение, что он бы никогда не женился и не подружился, если бы это повредило Изании. Вариант «Ромео-Джульетта» здесь бы не прошел. Первым делом были «самолёты», как думала Иоанна, снова и снова ловя себя на столь ненавидимой Егором «ироничности».

Егорку она, как и все, побаивалась и предпочитала при нём молчать, чтоб не ляпнуть недозволенное. Она любовалась, как он работает — какой-нибудь аврал с лопнувшими на морозе трубами, у монитора рядом с Айрис, на сцене, на совещании по наболевшим вопросам такого исполненного для него ответственности и тайного замысла земного бытия… Он хотел всё знать и всё уметь, и ему это, кажется, удавалось. «Во всём дойти до самой сути». А если не удавалось — под рукой обязательно оказывался некто, который знал, умел или добывал в кратчайший срок необходимую информацию. Гениальный лидер-организатор, Егорка умел заставить всех вкалывать на Дело. Он отвоёвывал, вербовал, отнимал воинов Неба у всевозможных страстей, идолов, суеты и бытовых дрязг, выдирал из их глотки, с кровью, проглоченную наживку золотой удочки, зажигал пламенными речами и песнями, влюблял в себя /или в Дело/, - это уже не имело значения. Ибо Егорка и был Делом, у него не оставалось ничего, кроме Дела. Он жил по-походному, яростно очищая себя от всего лишнего, отнимающего время — не затем, чтобы стать лучше, просто ненужное отвлекало от Дела. Спасителя, в Которого он с детства страстно верил. И верил, что именно ему, Егорке Златову, доверена «борьба за освобождение человечества» от дьявольских уз Вампирии. «Да будет Воля Твоя на земле, как На Небе»…

Умножить жатву. Для грядущего Царства Егорка самозабвенно возводил Изанию, сжигая себя и других, рискуя личным спасением, как он однажды признался Иоанне, потому что было бы куда безопаснее ему стать священником, как мечтала Варя, или даже монахом, как мечтал Глеб, и где-либо в одинокой келье с кувшином воды и ломтем хлеба пламенно и слезно молиться о спасении распинаемой Руси. Он предпочёл стать первопроходцем, зная, что в случае ошибки ответит на Суде не только за себя, но и за всех поверивших, что он «от Неба».

Отец Киприан после долгих колебаний всё же благословил «Дело».

— Это сильнее меня, я не могу и не хочу противиться… — сказал Егорка как-то Варе, — Господи, если Изания мираж, «прелесть» — дай знак. Останови, уничтожь меня в конце концов, сделай плоды наши горькими…

— Поймите, мы не можем позволить себе роскошь быть расточительными, — горячился Егорка, — Наш капитал — время. Даже не здоровье, нет — и здоровые гибнут в авариях и катастрофах, а немощь, сильная духом. Блез Паскаль, например… Или Серафим Саровский — покалеченный ходил, горбатенький, а силища какая! Время… Никто не знает, сколько кому отпущено, а мы швыряемся горстями. Думаешь, богат, запустил руку привычно в карман, а там — пустота. Всё. Надо успеть добежать, пока тикают часы.

— И такое он говорит в тридцать, — думала Иоанна, — Я в два раза старше. Сколько осталось — десять? Двадцать от силы? А может, несколько месяцев, даже дней?.. Благодаря будоражащим речам Егорки она вдруг ощутила это зловещее тиканье у самого уха — мина, которой неизбежно суждено взорваться — сегодня? Завтра? Когда? Рано или поздно рванёт. Почему мы, вроде бы верующие, об этом не думаем, так бездарно расточаем дни, зная, что за каждую праздную и лукавую минуту придётся отвечать?.. А он, Егорка, — вся жизнь впереди…