Дремучие двери. Том I

То, что произошло в ту ночь на куче влажных поролоновых матов какого-то ведомственного пляжа, совсем сбило её с толку. — Животное!., - думала она уже о себе, лёжа, как выжатая тряпка, в когтях рехнувшегося огнедышащего Антона, будто и не она это, а лишь её шёлковая шкурка — такая блаженно-мёртвая пустота внутри. «Я — животное…» — это шокирующее открытие /она всегда мыслила о себе как о существе высокодуховном, с презрением относясь к «жрецам плоти»/ — почему-то не слишком её опечалило. Просто констатировала факт.

Кравченко шевельнулся.

— Только попробуй вякнуть!.. — зашипела она, но он не собирался вякать, у него теперь одно было на уме. Он, разумеется давно протрезвел, но мастерски притворялся пьяным — так было выгоднее. «И только хмель один всё разрешает», — как пелось в любимом ею в детстве романсе. Джинн вырвался из бутылки. Наконец-то не они с Денисом монопольно и унизительно стряпали на семейной кухне его, Кравченковскую судьбу, — этот эпизод на мокрых поролоновых матах не был предусмотрен в сценарии, теперь автором стал он, Антон. Наступил его звёздный час, он решил это доказать и плевать ему было на всё, хоть дерись, хоть кусайся.

Ей удалось направить события хотя бы в цивилизованное русло, пообещав перенести место действия в комнату Старика. Когти нехотя разжались. Пришлось отказаться от попытки добраться берегом — Антон поминутно останавливался и тискал её, как юнец, дорвавшийся до одноклассницы. Она выволокла его на магистраль, заставив снова напялить парик и очки, — редкие ночные прохожие теперь не обращали на них ни малейшего внимания — мало ли на курорте подгулявших странного вида парочек?

Антон всё не унимался, он опять всё более походил на Дениса, от него пахло Денисом, его лосьоном. Денисова куртка болталась то на его, то на её плечах, то и дело сваливаясь на тротуар, когда он её лапал, всё более наглея.

— Перестань притворяться пьяным, балда!

У витой чугунной калитки она сделала последнюю отчаянную попытку спровадить его в гостиницу — куда там! Только комната Отарика, потом хоть гильотина. Она убеждала его перестать разыгрывать «Египетские ночи», грозила Денисом, который может нагрянуть в любую минуту, Антон только хохотнул и сказал, что даже если Денис их застанет в одной койке, ему и в голову не придёт что-то такое подумать, и это было чистой правдой. Кравченко пошёл вразнос. Напоминание о Денисе подействовало на него, как кумач на быка. Впрочем, как и на Яну. Выплыло из тьмы конопатое личико Хельге, а затем и прочие Денисовы подружки закружились в дьявольском хороводе вокруг них — Яны и Антона с лицом Дениса, Дениса с лицом Антона, вцепившихся в неё мёртвой хваткой бульдога с давлением челюстей в столько-то там атмосфер.

Уймись, хозяев разбудим!..

Но и этот последний козырь лишь ещё более окрылил сорвавшегося с цепи Антона. Как же — она его боится! Она в его власти… И пусть весь дом проснётся, Гагры проснутся, мир проснётся — ему плевать, ибо пробил его час.

Она увязала всё глубже, пока вовсе не оказалась в ловушке — в этой мансарде, спичечном коробке, где от Кравченко уже спасения не было, где даже отбиваться от него нельзя было, чтобы не поднимать шума, где — можно было лишь терпеть, стиснув зубы, в надежде, что должен же он, наконец, угомониться и заснуть! Однако эта её вынужденная покорность лишь подливала масла в огонь. В этом его упоении неожиданно подвернувшейся власти над ней безусловно было нечто бесовское. Хуже всего было то, что ему удавалось снова и снова поджигать и её бесовским этим пламенем. Не жертвой она была, но соучастницей, равноправным игроком в сложной амурной игре на нескольких досках — с Антоном, Денисом, Хельге, Денисовыми подружками и собственными комплексами. Где Денис-Антон наконец-то принадлежал ей. Где обретая, она освобождалась от него, где мстя, — прощала его.

И вместе они, она и Кравченко, мстили Денису, освобождаясь от него, и были заодно в этой игре. Ненавистное двуликое божество, довлеющее над Антоном — Яна-Денис, вдруг надкололось. Это теперь он, Антон, разрушал его, теперь богом был он. Каждая искра, которую ему удавалось высечь из тела пленённой Яны, была его трофеем, прометеевым огнём, украденным с Олимпа, от которого он возжигался.