Дремучие двери. Том I

Сталин «…не был враждебен к церкви, как Ленин и другие большевики. Через всю его жизнь прошла иногда хорошо, иногда плохо скрываемая склонность к религии. Так, в первые годы революции, когда в стране появилась возможность для церковного издания «Христианина», Сталин был среди тех, кто смотрел на этот факт благосклонно. Однако победила другая точка зрения, которой придерживалась борющаяся с религией Надежда Константиновна.

Говорили, что в самые тяжелые минуты войны он даже молился, а позднее одной из его первых мирных бумаг был приказ о возвращении церкви ряда ценностей, включая мощи некоторых святых». /Л. Васильева «Кремлёвские жёны»/

ИЗ ДНЕВНИКА КАГАНОВИЧА / О СТАЛИНЕ/:

«В его образе не было ничего человеческого… Даже если он высказывал свои чувства, создавалось впечатление, что это было не из глубины его сердца. Они были такими же фальшивыми, как маскировка на танке. А под ней скрывался Сталин — кусок стали. Из какого-то мне самому непонятного чувства, я был уверен, что он будет жить вечно… В нём не было ничего человеческого».

«У него была особая черта характера, которая заставляла меня часто удивляться. Он всегда говорил с каким-то скрытым уважением о Боге и религии. Сначала я думал, что это нам только кажется, но потом я заметил, что моё первое впечатление было достоверно. Он всегда был очень осторожным, когда разговор заходил на эту тему. Мне никогда не удавалось определить, какого мнения он придерживался по этому вопросу. Но одно мне стало ясно — у него был свой, особый взгляд на эту тему. Например, он никогда не говорил, что Бога нет…» «В его присутствии людям было как-то не по себе. Все почитали и уважали его. Я не думаю, что он вкушал любовь народа: он стоял над ней. Это возможно звучит странно, но он занимал должность, которая раньше была предназначена Богу».

— Ты чему улыбаешься, Позитив?

— Тому, что Иосиф заставил всю ВКПб работать на Бога… Тех, про кого сказал как-то:

«Они создают впечатление, как будто бы действительно верят в идеал социализма в грядущем бесклассовом обществе. На самом деле они верят лишь в организованную власть».

Ладно, я тебе открою самую тайную тайну, — прошипел АГ, — Тем более что всё равно на Суде «всё тайное станет явным»…

* * *

Но нет сил уйти…

Он выскакивает из того самого первого вагона и, схватив Яну в охапку, успевает вместе с ней ввинтиться в сдвигающиеся двери.

Оказывается, он задержался у шефа, который живет на Красносельской, дипломного руководителя.

«Я бегаю за ним», — жестко констатирует Яна.

От Павлина чуть пахнет вином и этими его забугорными сигаретами. Яна слушает его рассказ о замечаниях шефа по поводу отснятого материала и думает, что, наверное, это и есть счастье.

Величественный фешенебельный дом в тихом переулке, неприступные дубовые двери, огромное парадное с такой же неприступной лифтершей, похожей на переодетого бабушкой волка.

С праздником, тётя Леночка, — лифтерша смотрит на Яну, Денис кладёт на столик шоколадку.

— А что сегодня?

— Ну как же, день шахтёра, — Денис подталкивает Яну к лифту, приложив к губам палец. Профессионал!

— Инструкцию помнишь?

Инструкцию Яна помнила. Денис откроет своим ключом дверь и войдет. Если бабушки в прихожей нет, установит ее местоположение и в этом местоположении задержит, а Яна тем временем проскользнёт в приоткрытую дверь квартиры, а затем, не снимая пальто, — в комнату Дениса — первая дверь направо. Здесь пальто можно снять, но света не зажигать и ждать его.

Яна сидит на покрытой медвежьей шкурой тахте, вглядывается в смутные очертания незнакомой комнаты, слышит за стеной голоса, смех и дивится, что унизительные перипетии этого вечера так легко от неё отскакивают. «Докатилась, — думает она о себе со стороны, — ни гордости, ни достоинства. Ну и пусть». И опять дивится своему равнодушию. «Ну и пусть. Я такая же, как они… Люська, Роковая… У меня будет любовник. У меня — любовник!.. О Боже…» «Любовник знает — она, послушная, молясь и плача, опять придёт», приходят на ум слова любимого в детстве романса. Яну душит смех. Она ощупью пробирается к окну, спотыкается обо что-то на полу, приоткрывает угол тяжёлой портьеры. Видит заснеженный двор, женщину в шубке с таксой на поводке. Кажется, будто катит впереди игрушку на колесиках. Выпустив поводок, женщина оглядывается, сбрасывает прямо на снег шубу и начинает энергично разминаться.

Скрипнула дверь. Яна не слышит его шагов, так колотится сердце. Просто остро чувствует его приближение — каждой клеткой и нервом. Но упиваясь его объятьями, этой иллюзией единения, она вместе с тем опять мучительно ощущает его внутреннюю «непробиваемость», несмотря на уже пугающе-нетерпеливую интимность ласк.

— Включи свет… Или она увидит?

— Бабуля-то? Бабулю я уложил спать и спел колыбельную… Она любит «ла-ла бай». Знаешь «ла-ла бай»?