Читаем Дремучие двери (Том 1) полностью

Зажав под мышкой свёрток с лодочками, Яна бежит к клубу. Там уже ярко горят киношные диги, старенький клуб сияет хрустальной изморозью окон, венцами снега на наличниках, на крыше, заснеженные деревца у входа причудливая скульптура из звёздно-белого мрамора. Яна вступает в сказку. Никто не кидается ей навстречу, вестибюль пуст. Яна наскоро раздевается, раскутывает платок, суёт ноги в лодочки и вновь с ужасом и восторгом обозревает в зеркале шедевр феи-Люськи. Толпящиеся у входа в зал курильщики с многозначительными перемигиваниями расступаются. - Ой держите, сама Синегина! - А ничего... А грива-то, грива!.. - Кто к нам пришё-ол? Сбацаем, писательша? - Она тебе фельетончик сбацает. Держите меня - глазищи-то! - Нужен ты ей, она сниматься пришла. Пропустите артистку, граждане... - У-уф... Яна не дыша продирается в толпе, как ныряльщик сквозь толщу воды, и оказывается неожиданно в слепяще-жарком пятне света. Застывшие в неловких объятиях танцоры, их розовые, подгримированные лица с бусинками пота, застывшие у дигов сонные осветители и контрастом - суетящиеся, будто среди столбов света, багрово-распаренный Лёнечка в прилипшей к телу рубашке, Жора Пушко с экспонометром, "роковая" с хлопушкой. И испепеляюще-знойный свет дигов, и уже привычно-невидящий кивок: - А, привет. Стул вон там. Эй, ну что, порядок? Хорошо, давайте. Приготовились... "Я в вас, кажется, влюблённый, Иоанна Аркадьевна"... Даже не заметил её превращения. Наверное, с равным успехом она могла бы явиться с мокрой головой в мыльной пене или вообще обритой наголо. Яна предаётся этим горьким мыслям, чувствуя, как никнет, тает её фальшивая красота в беспощадном зное дигов. Зато их с Люськой старания произвели несомненное впечатление на "Роковую" /видимо, Яна, к тому же, заняла её стул/. Так и ест глазами. Её ошеломленно-подозрительный взгляд придаёт Яне силы. - Стоп, стоп! Ребята, я просил свободней, а не развязней. Третья пара. Да, да, вы. Вот что вы делаете. Ничего смешного, у нас плёнка на вес золота. Смотрите сюда. Музыка! Денис протягивает "Роковой" руку, к которой та мгновенно прилипает, будто гвоздь к магниту, и они отрывают невиданную в этих краях импровизацию, с переходами, перебросами и перекидами, вызывающе-экстравагантную, стремительно-слаженную, свободную от провинциальной вульгарной развязности местных стиляг. Не какие-то полу-па, полу-скачки, полувихляния - так некоторые модницы трусливо натягивают на колени слишком короткие юбки, и думаешь - до чего ж отвратна эта новая мода! А потом какая-либо девчонка в лоскутке вокруг бедер промчится мимо, нахально сверкая коленками, ослепляя, ошеломляя, перелетая через лужи, и ты уже невольно восхищаешься степенью, совершенствованием, естественностью этого шокирующего зрелища. Совершенствование минуса. Минус в квадрате даёт плюс. Этот их танец! Прекрасное воплощение зла, похоже, сделало зло прекрасным. Яна отчаянно, до слез, ревнует. К её руке, будто приклеенной к руке Павлина, к её ловкому, раскручивающемуся стремительной пращой телу назад, почти до падения, рывок - и снова щека к щеке. К этой их слаженности, отрешённости их лиц и тел, подчинённых единому бешеному ритму, к оцепеневшему от восторженного ужаса залу - ох, что же теперь будет - начальство смотрит... А начальство - директор клуба, и массовик, и библиотекарша, и представительница районной газеты Синегина - начальство само загляделось на это "вопиющее безобразие", а директор даже притоптывает в такт концом ботинка, а Синегина сама размалевана, как последняя... Они с успехом разогреют массовку на несколько нужных градусов. Через пару минут Денис прорепетирует нечто "бодренькое" с залом, начальство от греха сбежит, а Яна останется, терзаемая муками совести и ревности. Через несколько лет, после фестиваля, этот танец освоят на всех уважающих себя танцплощадках. Потом он выйдет на пару десятилетий из моды. Через два часа съёмка закончится, диги погаснут, и Павлин наконец-то её "увидит". - Сейчас, Жанна, идём. Ребята, тащите всё в четвёртую, вот ключ. И сразу в кафе - я позвонил насчёт ужина. Леонид, чтоб ни-ни! - Мы ни-ни, - подмигивает Лёнечке Жора Пушко. А Павлин кладёт ей на плечо руку и ведет в раздевалку под перекрёстным огнём любопытных взглядов. Подаёт пальто. Ждёт, пока она запихивает ноги в валенки. Люськины лодочки лежат на подоконнике. Здесь она их и забудет. - Ты что, а в кафе?.. Там же заказано! Ты придёшь? "Роковая" запыхалась, голос какой-то хриплый. Её глаза и Янины бешено, как рыцари на поединке, ищут друг друга, чтобы схлестнуться насмерть. Тр-рах! Искры. Обе ранены, обе выбиты из седла. Одна и та же мысль: - Значит, правда!.. И /о ирония судьбы!/ - одинаковая помада на губах. На них смотрят, "Роковая" чуть не плачет. Внутренне корчась от стыда и отвращения к себе, Яна выскакивает на улицу. Хоть бы он не побежал за ней! Неужели он не побежит за ней? Господи, пусть он сейчас выйдет из дверей! Яна останавливается, больше не в силах сделать ни шага, и отвести взгляд от двери клуба. Никого. Ну и ладно. Он догоняет её у газетного киоска, снова Яна чувствует на плече его руку. И ни слова. Вскоре после московского фестиваля рука на плече войдёт в моду, к ней привыкнут, но сейчас Иоанна Синегина перед всем возвращающемся с танцев осуждающим миром в сладкой муке несёт на плече свою крамольную ношу. И молит Бога, чтоб эта мука длилась во веки веков. Они кружат по заснеженным улочкам ночного городка. Светская беседа, пригоршни колючих снежинок в лицо, неправдоподобная тишина за заборами, иногда взрывающаяся неистовым собачьим лаем, чёрные бездонные пропасти переулков и златотканые невесомые шатры плывущих из тьмы фонарей... И нарастающая внутренняя напряжённость в предчувствии мгновения, когда Денис вдруг замолчит на полуслове, будто в шутку потянет Яну к себе, оставляя ей шанс одним движением стряхнуть эти пока что легко лежащие на талии руки, как сползающую шаль. Шанс, которым она не воспользуется, а потом вдруг подумает, что не умеет правильно целоваться, в панике попытается освободиться, но она и его сомкнувшиеся вдруг руки уже станут одним целым, а освобождение от их пут таким же невозможным, как от ремней парашюта в едином неотвратимом полёте. Яна закрывает глаза. Яростная схватка губ, пока хватает дыхания. "Неправильно", - терзается Яна. Наверное, он сравнивает её с "Роковой", которая, наверняка, умеет. Господи, что же теперь говорить, что делать? Павлин продолжает светскую болтовню, будто ничего не произошло. Он рассказывает что-то смешное, и Яна, не слыша ни слова, улыбается, подыгрывает, с ужасом чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы. Только бы дотянуть до фонаря!.. Фонарь они минуют, и в темноте он не увидит её покрасневших глаз, а пока дойдут до следующего, она будет уже в порядке. Яна бросается в спасительную темноту и замирает в его снова стянувшихся, как парашютные ремни, руках, в мучительно-сладком, пока не задохнёшься, поцелуе-полёте, поцелуе-прыжке, в этом недолговечном единении, пока не кончится полёт, не разомкнутся губы, и ноги не коснутся земли. И снова мгновенное отчуждение, трёп о том, о сём, и страх встретиться глазами, но уже близок впереди златотканый шатёр другого фонаря, и другая темнота, за которой всё повторится. Потом Денис признается, что боялся её едва ли не больше, чем она его. Не знал, как себя с ней вести и вообще опасался затрещины. Бесконечное чередование тьмы и фонарей, тишины и неистового лая, близости и отчуждения. Который это круг - десятый, сотый? Яна без варежек, руки заледенели, но холода она не ощущает, как не ощущает своих уже распухших губ. Но вдруг в это её новое, уже ставшее привычным блаженное состояние резким диссонансом врывается внезапно вынырнувшая из тьмы мамина фигура. Простоволосая, с непохожим страшным лицом - такой Яна её никогда не видела, с криком: - Дрянь!.. Дрянь! - начинает неистово колотить куда попало по ней стиснутыми кулачками. Потом с рыданиями, -Я же с ума схожу... Сказала, на минуту... К Луговым. С мокрой головой, - так же неистово, куда попало, целовать. - Уже хотела в милицию, не могу, страшно! Дрянь! Дениса нет - как сквозь землю провалился, но Яна ещё полна его поцелуями, которые, в конечном итоге, отнюдь их не сблизили, остались лишь распухшие губы, память о его руках, тугими ремнями сжимающими её тело, да холодная пустота в душе. И тоска по нему, сильнее, чем прежде. И сознавая, что она действительно скотина и дрянь, отпаивая мать дома валерьянкой и наскоро сочинив какую-то весьма правдоподобную историю, Яна будет всё ещё там, на бесконечной улице плывущих из тьмы фонарей. Денис солнечный день...

Перейти на страницу:

Похожие книги