Драконы Севера

В честь прибытия тевтонцев в маноре было устроено пиршество, конечно без тонкостей этикета, просто мужская попойка. Присутствовали оберсты и старшие офицеры как тевтонских, так и горских полков.

В большом зале манора поставили длинные столы. Отдельный стол накрыт и сервирован для меня, Жасса и Фрусберга.

Как только офицеры вошли в зал и прошли к своим местам, князь поднялся и, взяв кубок с вином, провозглсил:

— Слава победоносному королю Грегори!

— Хохо! Хох! — заорали тевтонцы, затем вино и эль полилось обильно в глотки.

Сразу же стало шумно. Гортанные голоса тевтонцев, хлебнувших эля и вина, заглушали голоса моих горцев. Впервые северные горцы оказались в меньшинстве, и это им явно не нравилось.

Пришла Молли с менестрелями. Они сели с инструментами справа от меня и ударили по струнам. Чистый голос Молли разнесся под сводами зала и заставил всех смолкнуть, даже говорливых тевтонцев.

Ай, то не пыль по лесной дороге стелется.
Ай, не ходи да беды не трогай, девица.
Колдовства не буди,
Отвернись, не гляди -
Змей со змеицей женятся.
Удержи меня,
На шелкову постель уложи меня.
Ты ласкай меня,
За водой одну не пускай меня…
Лиха не ведала, глаз от беды не прятала.
Быть тебе, девица, нашей — сама виноватая!
Над поляною хмарь -
Там змеиный ждет царь,
За него ты просватана.
Зелье змеиное отыскать не сумею я,
Золото глаз на тебя поднять не посмею я.
Чешуею загар -
Мне в осеннюю гарь
Уходить вслед за змеями.
Пылью под пологом голос мне полоза слышится…
Полные голода очи–золото в пол–лица…
Он зовет меня вниз:
«Родная, спустись,
Обниму в тридцать три кольца!»
Удержи меня,
На шелкову постель уложи меня.
Ты ласкай меня,
За водой одну не пускай меня…

Музыка смолкла и в тишине Молли еще повторила, глядя на меня:

— Не пускай меня… за водой…

Одобрительные крики воинов разнеслись по залу. Тевтонцы, хоть и не поняли ни слова, тоже выразили одобрение .

Я поманил певицу к себе. Положив лютню на скамью, она смело приблизилась к моему столу. По моему знаку пажи принесли четвертое кресло для Молли, блюдо с ножом и вилкой, бокал.

Молли заняла место без робости или жеманства.

— Благодарю, государь.

— О чем же твоя песня?

— Обо мне, государь. и о вас!

Такой откровенный ответ на миг лишил меня дара речи.

Фрусберг засмеялся, а Жасс покачал головой.

— Ты скора на язычок мой милый менестрель! Ты прекрасно поешь, что ты хочешь в награду? Клянусь честью, я сделаю для тебя все!

Глаза Молли блеснули.

— Ночь любви с королем Севера — самая лучшая награда!

«Девушка смела — превратить все в шутку не получиться»

— Она поймала вас за язык, государь! — князь Фрусберг весело ухмылялся. — И вы поклялись честь!

— Я исполню клятву, князь! Молли, спой нам еще что‑нибудь.

— Хорошо, государь…

Так и не притронувшись к еде и вину, Молли встала из‑за стола и вернулась к менестрелям. Зазвучали струны, ударил бубен, включилась свирель.

Мой горец — парень удалой,
Широкоплеч, высок, силен;
Но не вернется он домой,
Он на изгнанье осужден.
Как мне его вернуть,
О, как его вернуть?
Я все бы горы отдала,
Чтоб горца вновь домой вернуть.

Эту песню знали все горцы. Любимая песня Сью и горских реджиментов. Подпевали все, даже князь Фрусберг.

Веселье на пиру дошло до того момента, когда никому нет дела ни до кого. Фрусберг присоединился к тевтонцам, и они хором распевали что‑то свое, обнявшись за плечи и раскачиваясь .

Я приблизился к Молли и протянул ей руку.

— Идем, мой менестрель, уже стемнело за окнами. Тебя ждет ночь любви.

Она молча протянула руку в ответ, в глазах блеснуло торжество.

Что же мне делать с Гретой? Или оставить ее рядом и провести ночь с двумя сразу. Заманчивые картины пронеслись перед моими глазами. Ночь маскарада в Корнхолле вспомнилась во многих восхитительных подробностях…

Я пожал руку Молли, и она подняла взгляд. Я улыбнулся ей. Мы вышли из зала. Горцы отсалютовали мне обнаженными мечами. Двое сразу же последовали за нами. Даже по манору, окруженному моими отрядами, я перемещался с охраной. Если уж Орден Святого креста открыл на меня охоту, никакая предосторожность не будет излишней.

ПЫЛЬЮ ПО ВЕТРУ

Глава 1

ЧЕРНАЯ КОШКА

— Вы не сердитесь на меня, государь?