Драконовы кончары (Smocze koncerze)

Несколько панцирных осталось при лошадях, занимаясь добычей воды из колодца и заполнением ею деревянных корыт; остальные ввалились за поручиком в средину. Через пару мгновений из глубины хане раздалась громкая ругань и проклятия. Окна растворились и через них полетели койки, чтобы с громким треском развалиться на дворе. Пам Михал с Абдулом отошли в тень, отбрасываемую сараями. Прежде чем панцирные убрали изнутри все госпитальное снаряжение, несколько солдат с наиболее слабыми желудками сомлели, их начало рвать, потом они улеглись в тени рядом с офицерами. Измученные жарой панцирные стащили с себя кольчуги, кольчужные капюшоны и мисюрки, некоторые вообще разделись до пояса. Интересно все это пока что не выглядело, так что Пиотровский пока что не собирался высылать всадника с приглашением для начальства. Подобными видами и неудобствами канцлера Гнинского лучше было не нервировать.

Ко всему прочему, совершенно без предупреждения, во двор заехали непрошеные гости. Пан Михал недовольно сморщил брови. Кавалькаде всадников и телег предшествовали гусары в обязательных леопардовых шкурах и с крыльями во главе с поручиком Семеном Блонским, наглым и спесивым сарматом, который с презрением относился ко всем, стоящим ниже его. Рядом с ним ехал молодой и любезный Якуб Кенсицкий, с другой же стороны – его уже гораздо менее любезный кузен Кшищтоф Кенсицкий. Их сопровождал ксендз Вавжинец Лисецкий в белой рясе ордена цистерцианцев. Телеги сопровождали полтора десятков гусарских челядников-почтовых и несколько измученных солнцем и похмельем, а по этой причине, менее энергичных рыцарей.

- Панцирные чего-то размякли, - заметил Кшиштоф Кенсицкий, гусарский товарищ двадцати с лишком лет, рябой на лице после пережитой в детстве оспы, зато одаренный необычно светлыми, синими глазами.

Семен Блонский ехидно усмехнулся в усы и в качестве приветствия кивнул пану Михалу.

- Мой привет, господа! Вижу, что вы успели не только подружиться с бусурманином, но даже выбиваете сенники, оставшиеся от его побратимов. Разве пристойно нечто подобное солдату, служащему Речи Посполитой.

- Да успокойтесь, сударь, - фыркнул ксендз Лисецкий. – Его милости Пиотровскому приходилось и не такими вещами заниматься во время посольства к туркам. Якобы он посещал султанский лагерь во время неудачного похода подольского чесника, пана Карвовского. Не уважили тогда посольского достоинства, всех сопровождающих чесника ограбили догола, избили, а после того разные неприятности им строили. Слишком все это гадко, чтобы рассказывать… Так или иначе, те, что спаслись, и вправду многое пережили, так что ничего удивительного, что могли болеть разумом.

- Ну, я такого не слышал, чтобы от насилия в зад бусурманели, - Семен усмехался все шире. – Слыхал я, что чесника Карвовского тоже обокрали, так что пришлось домой, в страну, ему пешком возвращаться, а ордынцы сзади его по пяткам розгами угощали. Если так к послу отнеслись, страшно подумать, что сделали его не столь значащим товарищам. И, видно, всю дорогу с ними содомией занимались. Так может от них наш панцирный так поганых полюбил? Ничего удивительного, что с янычарами так братается и приказывает военным после них грязь убирать.

Пан Михал, который пока что лишь зубами скрежетал, слушая оскорбления в свой адрес, потому что гусары разговаривали так, чтобы он их прекрасно слышал, в конце концов не сдержался. Он глухо зарычал и вытащил саблю, выходя из тени. Блонский издевался над ним с самого начала похода, когда узнал, что имеет дело с одним из презираемых по всей Речи Посполитой шляхтичей из бедной Мазовии, так называемым мазовецким мелкопоместным. Пиотровский и вправду принадлежа к бедной и необразованной шляхте, что занималась земледелием и бедствовала на неурожайных землях.

Пан Михал терпеливо сносил грубоватые шуточки, и он вынес бы еще больше клеветы, не мигнув глазом, он ведь привык к ним и умел брать себя в руки. Но Семен Блонский ударил в самую точку, намекая на то, что панцирного насиловали. Никакой шляхтич не мог спустить подобного оскорбления, в противном случае он потерял бы лицо.

- А ну-ка пролай все это еще раз, крысиный язык, а не то испробуешь моей сабли, - прорычал он, быстро выходя против Блонского.

Семен тоже не был молокососом, хотя на несколько лет по возрасту и опыту он Пиотровскому уступал. Не обладал он и подобными ростом и силой, зато славился необычной скоростью и превосходным владением саблей. Она сразу же появилась в его руке, как только пан Михал выступил из тени. Шляхтичу с черным языком не мешал ни тяжелый гусарский панцирь, ни прикрепленное к спине черное крыло. Он пошел на панцирного, смеясь, как будто наконец-то ему встретилось нечто приятное.

- Перестаньте, господа! – крикнул молчавший до сих пор Якуб Кенсицкий.