– И что, ни капли ревности, Жалейкина? – ломал брови, как Пьеро, парень, от которого у меня в голове разноцветное драже таяло, превращаясь в радугу. – Даже чуть-чуть? Совсем-совсем? Они, между прочим, меня трогают. В глаза заглядывают. Мелкими поручениями загоняли.
– Это чтобы ты килокалории растрясывал. О фигуре твоей заботятся. Баланс, так сказать, поддерживают: кормят вкусненьким, а затем придумывают физическую активность. Заодно любуются твоими бицепсами, трицепсами, кубиками пресса, которые ты им демонстрируешь по случаю и без.
– Одна ты равнодушна к моим прелестям, – вздыхает он то ли всерьёз, то ли шутливо. Ничем не хочешь любоваться.
– Почему не хочу? Очень даже хочу! Но снимать с тебя куртку на морозе, а потом задирать свитер и футболку – это ж изуверство.
– Оса, ради тебя я готов стать нудистом или эксгибиционистом, ты только глазом моргни, – жарко шепчет Арк мне на ухо, и каким чудом я сдерживаюсь – не понять, потому что всё равно запускаю руки ему под куртку и трогаю и бицепсы, и что там у него ещё в наличии.
Это не невинные прикосновения, но и не сказать, чтобы животно-страстные. Скорее – интимные. То, что у нас для двоих припасено. Все эти шутки, касания, взгляды, поцелуи – игра. Кто кого. Кто первым сдастся. Негласное соперничество на выживание в мареве подростковой эйфории друг от друга.
Мы излучали флюиды. Клокотали, как лава. Пахли сексом, которым не занимались. Сгорали. Возрождались. Скучали. Не могли наговориться при встречах. Тосковали в разлуке. Телефон стал не средством связи, а оголённым проводом, что связывал нас посильнее физического контакта.
Я засыпала и просыпалась с телефоном в руке и обязательно находила в сообщениях Драконовский привет. Он брал меня измором, менял тактику обольщения, но ни разу ни к чему не принуждал и не навязывался явно. Выжидал, чтобы поразить одним точным выстрелом, но мне пока что удавалось петлять и раздавать безмолвные намёки, что, возможно, когда-нибудь, сдамся.
Мне безумно нравилось всё, что он делал. Я увязала в нашем негласном состязании и жила так ярко, что боялась однажды вспыхнуть и сгореть. Я не ходила, а летала. Ловила на себе заинтересованные мужские взгляды, но ни разу мне это не польстило: зачем нужен кто-то, когда рядом Драконов? Он затмевал всех, но об этом я благоразумно помалкивала.
– Как поживает господин Семакин? – периодически интересуется этот фантастический ревнивец. Арк делает вид, что ему всё равно и плевать на посторонних, но на самом деле, он чутко держит руку на пульсе и не подпускает ко мне никого ближе, чем на метр. Особенно Кирюху.
Из-за соседа мы поругались с Осиной. Точнее, она со мной не разговаривает после того, как высказала всё.
– Прикидывалась тихоней! – орала она, презрительно сжимая губы. – А сама спала и видела, как окрутить всех окрестных парней! Попомни моё слово, Жалейкина: поматросят и бросят! И Семакин, и твой мифический жених!
Спорить я с ней не стала. Драконова Люда ни разу не видела: как-то не до того нам было, чтобы встречаться в общежитии. Нам и других мест хватало с головой.
А Семакин… сложно сказать, что ему в голову взбрело. Мы иногда встречались на кухне. Перебрасывались парой фраз. Ничего особенного. Но с Людой они горшки побили. Насколько я поняла, по инициативе самого наследного принца.
Чего он добивался, чего хотел – не знаю. Да и не допытывалась я. Как-то не до Семакина мне было, не до его разговоров, взглядов, мыслей. Я была переполнена Драконовым до краёв. Засыпала и просыпалась с мыслями о нём. Я позволяла себе мечтать, а когда слышала его голос – верила, что все мечты сбудутся.
Наверное, в своих счастливых фантазиях я взлетела слишком высоко, и однажды жизнь вылила на мою голову ушат ледяной реальности, отрезвляя и приводя в чувство.
Одним прекрасным утром я проснулась, чтобы опрометью выскочить в туалет: меня тошнило. Так сильно, что до белого фаянсового друга я добежала лишь чудом.
Глава 27
Небо перевернулось и упало под ноги. И по башке приложило меня в ходе своего падения. По-другому я себя не чувствовала. Именно так: небом трахнутая в самую маковку.
Я не сомневалась. Это вам не печенькой отравилась. Это последствия спонтанной страсти в гей-клубе. Ирония судьбы. Насмешка. Ребёнок из презерватива.
А Драконов ничего не помнит. А я… уверила его, что ничего не было.
Холодная вода немного приводит в чувство. А когда я отрываюсь от раковины, наталкиваюсь на пристальный взгляд Семакина.
– Что, Алл, тебе плохо?
Нет, я тут улыбаюсь и цветы нюхаю. Цветы жизни. Что за дурацкие вопросы. Наверное, он слышал, как я там над унитазом упражнялась, гаммы распевала, а потом следил за водными процедурами.
К счастью, он не язвил и не издевался. В голосе у Кирюхи – тревога. И глаза… непонятные какие-то глаза у него. Серьёзные чересчур, что ли.
– Всё хорошо, – утираюсь рукавом халата, – ты иди, иди, Кирилл, куда шёл.
– Алл, ну ты чего?