Драгоценные дары

– А ведь вы, пожалуй, правы, – задумчиво произнесла Вероника. Она всегда была честна, особенно когда речь заходила о ней самой. – Я действительно долгое время боялась рисовать, особенно с тех пор, как мои дети выросли и я перестала винить себя за то, что не рисую их.

– Чего вы боялись? – Он копнул еще глубже, всегда стремясь получить искренние, а не самые простые и удобные ответы.

– Возможно, боялась, что у меня нет таланта и что я не художница, а обманщица. Написать портрет, который понравится людям, так легко! Достаточно только подправить явные изъяны и придать натуре сходство с идеалом. Но если писать правдиво, показывая, что у людей в душе, можно до смерти перепугать их, и такой портрет никто не купит. В работе я всегда была слишком добра, рисовала скорее идеал, нежели реальность. Но больше я так не хочу. И, в сущности, я всегда старалась этого избежать. Не хочу быть коммерчески востребованным художником, к чему вынуждают обстоятельства, вот и бросила живопись.

– В таком случае, рисуйте то, что видите и чувствуете на самом деле, – просто рассудил он.

Это решение казалось ему очевидным. В качестве объектов для своих снимков он выбирал преступников и заключенных, проституток и отщепенцев, наркоманов и просто прохожих. И не собирался угождать никому, кроме самого себя.

– И для кого же мне рисовать, Эйдан? – спросила Вероника, устремив на него проницательный взгляд своих фиалковых глаз. Ее взгляд был таким же пристальным, и это нравилось Эйдану.

– Рисуйте для себя, а не для кого-нибудь еще.

– С портретами такой номер не пройдет: никто не захочет позировать мне. Эти портреты только напугают людей.

– А разве нельзя сочетать и то и другое? Быть честным, быть реалистом и оставаться верным себе?

– Возможно. Об этом я никогда не задумывалась. Я бросила живопись, когда была еще совсем юной.

– Можно подумать, теперь вы состарились, – недовольно возразил он. – Ничего подобного!

– Я уже далеко не молода, – честно призналась она, догадываясь, что жизненного опыта у нее больше, чем у него. Несмотря на седину в темных волосах, Эйдан выглядел молодо. – Я старше вас, – с осторожной улыбкой добавила она.

Веронике казалось, что между ними возникают дружеские узы. Разговор принимал слишком серьезный оборот для двух людей, недавно познакомившихся на венецианской улице, а незадолго до этого – увидевших друг друга в первый раз. Но Эйдан был незаурядным человеком, он все воспринимал живо и всерьез.

– Мне сорок один, – объявил он, словно бросая ей вызов. Он нисколько не сомневался, что Вероника моложе его, хоть и не намного.

– А я на одиннадцать лет старше вас. Мне пятьдесят два.

Он ошеломленно молчал: ничего подобного он не ожидал.

– А я думал – тридцать пять, самое большее – под сорок…

В ее внешности и поведении было нечто неуловимое, что делало ее моложе. Определить, сколько ей лет, по тому, как она одевалась, было бы невозможно. Годы почти не оставили отпечатка на ее лице. – Невероятно!

– Спасибо, – она улыбнулась широко и радостно.

– По-моему, возраст ничего не значит. Все дело в том, как вы действуете и мыслите, насколько вы бодры духом, а не в цифрах у вас в паспорте. Я знаком с людьми, которые вдвое моложе меня, но в них нет ни капли жизни. А в прошлом году я фотографировал столетнего старика, и он был молод духом, моложе меня.

– Увы, я не вижу свой дух, когда смотрюсь в зеркало, – рассмеялась Вероника. – Я вижу только свое лицо. А оно порой меня пугает.

– С виду вы совсем девчонка, – оценил он. – Сколько у вас детей?

Что-то в ней неудержимо притягивало его – и физически, и не только, и ему хотелось узнать о ее жизни как можно больше. Точно так же Вероника была заинтригована этим человеком. В нем чувствовалась какая-то загадка, иногда мрачная, а когда он улыбался или проявлял сочувствие, казалось, солнечный свет прорывается сквозь тучи.

– У меня три дочери. Им еще нет тридцати, они много работают и постоянно заняты.

В отличие от нее, ведь она сейчас понятия не имела, чем себя занять, и пыталась придумать хоть какое-нибудь дело на будущее. С недавних пор все события указывали на то, что она снова начнет рисовать. Так посоветовал Пол в завещании. И вот теперь Эйдан, который едва успел с ней познакомиться, подталкивал ее в том же направлении.

– Кто они по профессии?

– Социальный работник, пекарь и актриса. – Веронике пришлось признать, что профессии ее дочерей, поставленные в один ряд, вызывают удивление.

– Любопытно. Вы, должно быть, предоставили им полную свободу быть собой.

– Нет, что вы! – Она рассмеялась. – Просто они ужасно своевольны и упрямы, поэтому поступают так, как считают нужным.

В ее словах прозвучало восхищение детьми, и Эйдан сразу уловил его.

– А вы? Тоже своевольны и упрямы? – спросил он, вглядываясь в ее глаза и пытаясь определить, что она за человек.

– Нет, – покачала она головой, – не настолько, как мои дочери. Это привилегия юности – ни принимать никаких обязательств и отвечать только за себя. А что вы скажете о самом себе?