Драгоценности Восьми кусков парчи

Иногда мне даже казалось, что меньше всех он ругает меня. Так что по суровым азиатским меркам обучение мое можно было вполне считать «малиной». А что, учит родной прадедушка, никогда не гневается, почти не ругает, практически не бьет. Мало того, отвечает на все вопросы, какими бы дурацкими они ни были. Однажды отец, глядя на это безобразие, завелся настолько, что даже решился сказать об этом прадеду. Тот ответил ему так: «Твой сын кроме несомненного таланта к воинским искусствам наделен еще очень тяжелым характером. Тут ничего не поделать, так часто бывает. Если гладить его «по шерсти», то он выучится без всяких строгостей и даже без побоев. Если «против», то он просто все бросит и ты никогда не сумеешь его заставить заниматься. А я, – тут он погладил меня по голове, – договариваюсь. Понимаешь, из всех, кого я учил, нужно было делать воина, а этот таким уже родился. И делать из него ничего не нужно, главное, не сломать. Вы никто этого не понимаете, но по духу он уже мастер!» – и он снова погладил меня по голове.

Вообще мое положение в семье было странным. Я родился в один день с прадедом, только на шестьдесят шесть лет позже. Не знаю почему, может, именно из-за этого, а может, из-за чего-то еще, прадед всегда выделял меня среди всех членов нашей очень немалой семьи. Он никогда не обращался со мной как с ребенком и (несмотря на свой крутой и крайне авторитарный характер) никогда не приказывал мне. Только «договаривался», как всегда выражался он сам. При этом «договаривался» он исключительно со мной, а для всех остальных родственников действовало одно, самое главное правило: «как прадед сказал, так и будет».

Мало того, начиная с момента, когда я научился более или менее ясно выражать свои мысли, он сделал то, что в традиционной семье, подобной нашей, считалось просто невозможным: он начал приводить меня на семейный совет. Но и это еще не все. Прадед стал интересоваться моим мнением по всем обсуждаемым вопросам, причем высказываться я должен был первым, чтобы, как он говорил, «мнение старших не влияло на мое собственное понимание».

Повзрослев, я спросил, почему он так делал. И вот что он мне тогда ответил:

– Тебе всегда было со мной легко. Ты принимал это как должное, но никогда не задумывался об этом. А причина тут простая. Я прекрасно чувствую людей, но тебя мне даже не надо было чувствовать. Ты точно такой же, как я, поэтому я заранее знаю, что ты подумаешь еще до того, как это придет в голову тебе самому. Так что мне очень просто с тобой, а тебе – со мной. Разумеется, между родственниками подобное бывает, но не слишком часто. Такое у меня было с моим отцом, а вот со своими сыном и внуком (твоими дедом и отцом) – нет. Так вот, мой отец, мужчина исключительно сурового нрава, был мягок только со мной, потому что знал, что давить на меня так же бесполезно, как на него самого. Поэтому скажи спасибо ему, это он дал мне урок, как вести себя с людьми, обладающими нашим семейным нравом. Конечно, учить воинскому искусству нужно сурово. Но только не тебя. У тебя это в крови, так что тебя мне нужно было лишь не испортить. Если бы я перестарался, ты либо отказался бы вообще заниматься, мог даже уйти из дома, либо твоя врожденная свирепость перешла бы в жестокость, а это для воина совершенно недопустимо.

* * *

Все это я к тому, что учение мое было достаточно спокойным. Оно проходило буднично, я бы сказал, по-домашнему. Времена были «неторопливые», никто меня в шею не гнал, позанимался своих часов восемь в день – и достаточно. Не то что потом, когда мне приходилось заниматься с учениками (с тем же Минем) даже по ночам, чтобы успеть передать им Искусство.

Теперь, на склоне лет, я понимаю, что если и существует рай на земле, то это он и был. Дом, семья которая тебя любит, свежеприготовленная горячая пища… И никаких забот. Позанимался с родным прадедушкой и гуляй, делай что хочешь.

* * *

С детства зная о нашем семейном правиле «никаких чужих учителей», я и подумать не мог, что у меня может быть чужой учитель. Тем не менее однажды появился человек, которому меня отдали во временное обучение. Теперь, став старым, я с улыбкой называю это «сдачей в аренду». А дело было так.

В один прекрасный день к нам в ворота постучали и кто-то очень вежливо спросил, здесь ли живет семья Ван. Когда незнакомца впустили, выяснилось, что это был странствующий буддийский монах, очень приятный и вежливый мужчина лет сорока, бритый наголо и с тощей котомкой (как я потом узнал, в ней умещалось все его имущество) за плечами. Дом у нас был очень гостеприимный, время было обеденное, так что незнакомца (звали его Дангом) немедленно пригласили за стол. Монах оказался человеком весьма образованным, и прадед с дедом явно наслаждались беседой с ним. Всего за полдня он ухитрился очаровать всех, кроме прадеда, который, ухмыляясь, сказал мне, когда мы остались одни: «Увидишь, этот сладкий монах не просто так пришел, чаю попить с семьей Ван».