Драгоценности Эптора

— Я знаю многих, — сказал Урсон, — но который из них?

— Ты и в самом деле не знаешь? — ровным голосом спросил Гео.

— Странный вопрос, — нахмурившись, ответил Урсон.

— Тогда я скажу его словами, — продолжал Гео. — «Какого человека ты убил?».

Урсон посмотрел на свои руки так, будто видел их впервые. Он положил руки на колени ладонями вверх, распрямил пальцы и стал рассматривать, как бы изучая. Затем, не поднимая глаз, он стал рассказывать:

— Это случилось давно, друг мой, но перед глазами у меня стоит такая четкая картина, как будто это было вчера. Да, я должен был рассказать тебе раньше. Но часто это приходит ко мне не воспоминанием, а чем-то, что я могу ощущать, — твердым, как металл, острым на вкус, как соль, и с ветром доносятся мой голос и его слова, такие отчетливые, что я дрожу, как поверхность зеркала, по которой одновременно колотят кулаками человек и его отражение, и каждый пытается освободиться.

Это началось, когда мы брали на рифы паруса под дождем, от которого вскакивают волдыри. Его звали Кот. Мы двое были самыми большими на корабле, и то, что нас обоих назначили в команду рифовальщиков, означало, что работа была важная. Вода заливала лицо, мокрые канаты скользили в руках. Неудивительно поэтому, что с порывом ветра парус вырвался из моих рук, провис под напором дождя и забился о переплетения полудюжины канатов, сломав при этом два маленьких штага.

— Неуклюжий ублюдок, — завопил с палубы Помощник. — Что ты за рыбой тронутый сукин сын?

А сквозь шум дождя до меня донесся смех Кота, который работал на другой перекладине.

— Не везет, так не везет, — закричал он, удерживая свой парус, который тоже грозил высвободиться.

Я натянул свой и крепко его привязал. Состязание между двумя отличными матросами, не содержащее само по себе ничего плохого, породило в моей душе ярость, которая готова была прорваться крепким словечком или ответной колкостью, но из-за шквала я привязал парус молча.

Конечно, я спустился последним. А когда я спускался — на палубе были люди — я понял, почему мой парус вырвался. Стертое мачтовое кольцо сломалось и выпустило главный канат, вот поэтому-то мой парус и упал. Но это же кольцо ко всему прочему скрепляло почти расколотую кормовую мачту, и трещина длиной в две моих руки то и дело распахивалась и захлопывалась на ветру, как детская хлопушка. Поблизости от меня оказался свернутый в бухту канат толщиной в дюйм. Удерживаясь на выбленках почти исключительно пальцами ног, я закрепил канат и обвязал основание сломанной мачты. Каждый раз, когда трещина закрывалась, я набрасывал петлю и крепко затягивал мокрый канат. Это называется «стегать» мачту, и я стегал ее снизу вверх до тех пор, пока фланец каната не достиг трех футов в длину, и трещина не могла больше раскрыться. Затем я повесил сломанное кольцо на крюк, оказавшийся под рукой, чтобы потом показать корабельному кузнецу и заставить его заменить канат цепью.

Вечером того же дня, когда я, уже обо всем позабыв, уплетал в столовой горячий суп и смеялся, слушая рассказ одного матроса о любовных похождениях другого матроса, в зал вошел Помощник.

— Эй, вы, морские негодяи! — прорычал он.

Наступило молчание, а он продолжил:

— Кто из вас перевязал эту сломанную кормовую мачту?

Я хотел крикнуть:

— Да, это я.

Но кто-то опередил меня:

— Это Большой Матрос, сэр!

Этим именем часто называли и меня, и Кота.

— Что ж, — проворчал Помощник, — Капитан считает, что такая сообразительность в трудную минуту должна быть вознаграждена.

Он достал из кармана золотую монету и швырнул ее через стол Коту.

— Держи, Большой Матрос. Хотя на твоем месте каждый должен был бы сделать то же самое. — И он вышел из столовой.

Кота шумно поздравляли. Я не видел выражения его лица, когда он клал монету в карман.

Меня обуял гнев, не находящий выхода. На кого я должен был его выплеснуть? На матроса, который выкрикнул имя героя? Нет, ведь он стоял на палубе и мог спутать меня с моим соперником, тем более, с такого расстояния. На Кота? Но он уже вставал из-за стола. А Первый Помощник, тот самый Первый Помощник, того самого корабля, дружок, на котором мы сейчас находимся, — его тяжелые шаги уже раздавались где-то на палубе.

Может, поэтому меня и прорвало на следующее утро, когда погода немного успокоилась. Небрежная острота, отпущенная кем-то в проходе, так подействовала на мои нервы, что я буквально взорвался. Мы схватились, тузили друг друга, чертыхались, катались по полу и подкатились прямо под ноги Помощнику, который в это время спускался по лестнице. Он запустил в нас своим сапогом и осыпал проклятиями, а когда узнал меня, с ухмылкой сказал:

— А, это тот неуклюжий.

Я уже заработал себе репутацию драчуна, а драка на корабле — это нарушение, которое немногие капитаны потерпят. У меня же была третья, а это слишком. По настоянию Помощника, у которого сложилось обо мне определенное мнение, Капитан приказал меня высечь.