Дознаватель

— Без Вовки мне там делать нечего, а он боялся. Аж до мокрых штанов доходило. Что я его, мучить буду за это? Ничего там интересного нету, в погребе. Ни жратвы, ничего. Одна дурня. А где гвоздь, мы не знаем. Зачем вам гвоздь, дядя Миша?

Первый раз за этот день он назвал меня как раньше — дядя Миша.

— Просто. Я гвозди собираю. Некоторые марки собирают. А я гвозди. Мирон Шаевич мне рассказал, что дед Довид интересным гвоздем погреб забил. Вот я и подумал, найду — себе попрошу. Вы б отдали?

— Конечно, — серьезно ответил Гриша. Вовка повторил за ним. Как клятву.

И ничего хлопцы про кисет не сказали. Если б видели хоть раз в погребе — доложили б. Значит, не видели. Если б видели, ниточка потянулась бы под такое настроение, Гришка б вывалил и как хитро узел развязывал-завязывал и так далее. По списку.

Про какие гроши говорил Гришка в таком случае? Сейчас жать — можно и пережать. Сломать. Я отложил.

Явились в полном составе Мирон, Сима и Сунька. Сели за стол.

Дети — тут же.

Говорю:

— Вот мы все собрались на большой совет по поводу дальнейшей судьбы наших детей — Григория и Владимира. Они остались сиротами, это известно. И первый вопрос тебе, Самуил. Ты признаешь, что пугал их детским домом?

Сунька пробормотал, что не пугал, а только обрисовал ситуацию по их же просьбе.

Я обратился к Гришке, чтоб повторил слова Суньки про детский дом.

Гришка молчал.

— Чтоб этот вопрос закрыть, я делаю вывод: никакого детского дома или приемника не может быть. Григорий и Владимир едут ко мне на жительство, чтоб воссоединиться с своим младшим родным братом Иосифом. У них будет в Чернигове благоустроенное жилье и все условия для дальнейшей учебы и взросления. Моя жена Люба их ждет и уже любит, как своих родных детей. У кого есть вопросы? Григорий? — Гришка молчал и скрипел зубами. — Владимир? — Вовка тянул носом, но ни соплей, ни слез я не заметил. — Мирон Шаевич? — Файда хотел что-то сказать, но не сказал. — Сима? — Сима держала голову вниз глазами, пожала плечами, но ясно прошептала согласие. — Самуил?

Сунька встал, отодвинул табуретку, поправил ремешок на штанах и говорит:

— Я за то, чтоб всем стало хорошо. А это надо еще взвесить. Я ухожу в Советскую армию. Мои родители остаются одни. Им хотелось бы взять к себе Гришу и Вову. К тому же комсомольская остерская организация полностью в курсе и разработала ряд мероприятий. Например…

Я подошел к Суньке, положил руку на его плечо, тепло сказал:

— Суня, ты комсомолец, а я коммунист. Твоя инициатива хорошая. И людей ты поднял на хорошее дело. Но ты не прав. Ты сейчас думаешь про благо своих родителей, которым хотелось бы иметь в опустевшем после тебя доме и детский смех, и игры, и так далее. Но Остер — это Остер. А Чернигов — Чернигов. К тому же у меня права по совести. Евсей Гутин — мой друг.

И как я ему в глаза посмотрю, хоть где бы он ни был, если я его детей оставлю без своего влияния?

Сунька покраснел до неузнаваемости.

— Ну, Самуил, отвечай. — Я понимал, здесь должна поставиться точка.

Сунька отчетливо сказал:

— Если в глаза, я согласен. А так нет.

И вышел на двор.

Гришка с Вовкой смотрели на меня. Мирон и Сима тоже.

Я сказал:

— У нас тут не суд. У нас — собрание. Потому голосуем. Суня против. Кто еще против?

Против не было. Воздержавшихся тоже. Гриша и Вовка тоже проголосовали за.

Я объявил собрание исчерпанным и отправил хлопцев на двор с условием, чтоб гуляли близко. Скоро едем.

Мирон принес с собой кисет. Завязан он был кое-как. Отдал мне без слов.

Я без слов принял.

Сима сидела тихо, немножко качалась. А в остальном хорошо.

Я спросил, не объявлялся ли Зусель. Может, кто в Остре видел или слышал. Мирон заверил, что Табачника не замечали. Остер гудит по поводу его пропажи, но в то же время и удивления мало. Высказывают мнение, что Зусель мог пойти в Чернигов, как раньше.

Я спросил у Мирона, зачем он придумал, что забил погреб.

Мирон не ответил твердо.

Я попросил Симу помочь собраться. Из хозяйственных вещей брать ничего не говорил, а только носильное детское. Такового набралось один узел.

За домом обещали следить и не допустить полного развала. Если объявится Зусель — направить телеграмму.

До шляха я попросил проводить нас с хлопцами Суньку.

Он с радостью согласился, тем более что Гришка и Вовка горячо поддержали просьбу.

Гришка с Вовкой шли впереди. Настроение у них наблюдалось боевитое. Я дал им почувствовать себя взрослыми и решающими. И они почувствовали.

Сунька делал вид, что происходит обычное — дети уезжают домой, болтал про будущую службу, что стремится уехать из Остра, а после армии работать скорей всего в Киеве на большом строительстве.

Я спросил:

— Сунька, а что за история у Гришки с деньгами? Он не подворовывает? С детьми бывает. Они не со зла, цену грошам не знают, относятся как к бумажкам для обмена на конфеты, например. Довид мне заикался, но не рассказал.

Сунька остановился, сбросил с плеча узел.

Я держал линию:

— Ну? Ругаться не буду. Дело прошлое. В любом случае. Но мне на будущее надо знать. Для воспитания. Ты понимаешь.