Доживем до зарплаты

– Конечно, помогу, – вздохнула собеседница. – Да вы раздевайтесь, присаживайтесь. Чаю хотите?

Меня по-прежнему мучила жажда, как будто я только что не выдула два литра сырой воды.

– Спасибо, не откажусь. А как вас зовут?

– Ирина Валерьевна.

– Майор Лютикова, – беззастенчиво представилась я.

– А имя-отчество?

– Людмила Анатольевна.

Ирина Валерьевна загремела посудой. Я же не смогла сдержать любопытства:

– Скажите, пожалуйста, а вы на самом деле купаетесь в проруби?

– Да, купаюсь.

– А зачем, если не секрет?

Она ответила, не переставая готовить чай:

– Не секрет. Моржевание спасло меня от алкоголизма. Когда я осталась без работы, начала спиваться. У нас с Леной отец сильно пил, наверное, это его гены во мне заговорили. Как только ни пробовала завязать – ничего не помогало. Я даже в церковь ходила, с батюшкой советовалась. А он неожиданно порекомендовал купание в проруби. Мне уже потом рассказали, что купание в ледяной воде воздействует на центр удовольствия в мозге. Такое ощущение, будто ты паришь в воздухе, а голова остается ясная. Никакая водка с этим не сравнится. Да что там водка – наркоманы перестают колоться! Я двоих таких знаю.

Я усмехнулась:

– Алкоголику, который сидит сейчас около дома, тоже не помешает окунуться в проруби.

Ирина Валерьевна поставила передо мной чашку и розетку с вишневым вареньем.

– Таких здесь много. Наш барак раньше был заводским общежитием. В этой комнате мы жили вчетвером: отец, мать, я с Леной. Все ждали, когда же получим новую квартиру. Родители умерли, так и не дождавшись. Ну а потом грянула перестройка, завод стал дышать на ладан, и дирекция решила, что содержать барак слишком накладно. Нам предложили оформить комнаты в собственность. Думаю, лет через пять дом окончательно развалится, потому что денег на капитальный ремонт у жильцов нет.

Я вспомнила, как Елена ненавидит приезжих, и решила вызвать на откровенность ее сестру:

– Да уж, коренные москвичи живут в бараке, а приезжие отхватывают себе новые квартиры…

Однако Ирина на провокацию не поддалась.

– По-всякому случается, – спокойно ответила она. – На заводе квартиры давали передовикам производства или начальству, а наш папаня пил не просыхая. Мама часто болела, руководство держало ее на работе из жалости. – Она тяжело вздохнула. – Не мы такие, жизнь такая.

Я достала диктофон, который по журналистской привычке всегда ношу с собой, и официальным тоном произнесла:

– Ирина Валерьевна, предупреждаю вас об ответственности за дачу ложных показаний.

Собеседница торопливо закивала.

– Прошу вас рассказать все, что знаете по существу дела. Не забывайте, что речь идет об уголовном преступлении.

– Да-да, я поняла.

Я включила запись.

* * *

Человек, испорченный деньгами, гораздо безобиднее человека, испорченного их отсутствием.

Самым ярким воспоминанием детства у Лены был голод. Кушать хотелось всегда, даже во сне. Мяса они с сестрой не ели вообще, когда в доме появлялась синюшная курица, это был праздник. Набивали желудок под завязку «пустыми» макаронами, но ощущение сытости не наступало. Просто молодой организм не мог получить из такой еды витамины и минералы, вот и голодал. Спасали бесплатные обеды в школьной столовой. Одноклассники презрительно кривились на манную кашу комками и клейкий рис, а Лена съедала все до последней ложки.

И еще она не могла забыть красные сапоги с опушкой из «чебурашки». Лена носила их три года, с пятого по седьмой класс, искусственный мех свалялся и задубел. На сапогах не осталось живого места, в минуты трезвости отец латал дыры, подклеивал подошвы, перешивал молнии. Денег на другую обувь не было. Лена ненавидела эти сапоги, они олицетворяли нищету, в которой она существовала.

Когда Лена закончила восемь классов, родители умерли. Ирина работала на заводе штамповщицей, она знала, что у сестры есть мечта – стать врачом, и была готова поддержать ее материально. Но Лена понимала, что высшее образование им не потянуть. Она поступила в медицинское училище, закончила его и устроилась медсестрой в городскую больницу.

С первой зарплаты Лена купила себе новые сапоги – кожаные, изящные, на «шпильке». Но после дождя сапоги буквально развалились у нее на ногах. Девушка пришла с претензией к продавцу – толстому армянину, державшему обувной кооператив. Армянин деньги не вернул, сапоги не поменял, а облапал Лену сальными глазками и предложил ей стать его любовницей. Лена молча развернулась и пошла к выходу, но по пути взяла со стола тяжелый оверлок и швырнула его в витрину. Следующие полгода она выплачивала из своей зарплаты стоимость разбитого окна и испорченного оверлока.

Лена была молода, ей хотелось хорошо одеваться и нравиться мужчинам. Но на зарплату медсестры, даже на полутора ставках, не разгуляешься. Она стала подрабатывать сиделкой к тяжелобольным и парализованным людям.

Однажды она попала в необычный дом. В трехкомнатной «сталинской» квартире, которая показалась Лене просто огромной, жили бабушка с внуком. После инсульта Нора Самуиловна впала в маразм и не вставала, а Марек, кандидат филологических наук, преподавал в вузе и обеспечивал ей уход.