— Отлично. Толик, слыхал? — обратился Борис к шоферу; тот кивнул и дал газ. — Все там же живете, все там же работаете… — с тепловатой грустью не то спросил Мельникова, не то констатировал Борис.
— Да. Боря, а что означает сия машина? — В тоне Мельникова благожелательное удивление.
— Как что? — засмеялся Борис. — Простую вещь означает: что в моем департаменте о ценных кадрах заботятся лучше, чем у вас… Мне, например, уже тогда было обидно, что такой человек, как вы, распыляет себя в средней школе… месит грязь, рискует в гололед… Не только несправедливо, но и нерентабельно для общества! С гораздо более высоким КПД вас можно использовать…
Борис говорил это с тем особым дальновидным юмором, который амортизирует резкость любых суждений и не позволяет придраться к ним…
— Расскажи о себе, — переключил его Мельников.
— А что я? Я в порядке, Илья Семенович, жалоб нет.
— Женат?
— Свободен. — Юмор Бориса утратил долю своей естественности. — Да, кстати, ведь там у вас обосновалась одна наша общая знакомая?.. Как она?
— Рано судить, — с заминкой ответил Мельников. — Есть свои трудности, но у кого их нет?
— Так ведь она обожает их, трудности! Настолько, что создает их искусственно. Себе-то ладно, это дело вкуса, но другим она их тоже создает…
Помолчали. Мельникову хотелось спросить, что значат эти слова, но его что-то удерживало.
Вдруг, разом потеряв свой «амортизирующий» юмор, бывший ученик повернулся к Мельникову и жарко заговорил:
— Ну ладно: вам я скажу, вам это даже надо знать! Представьте себе невесту, которая буквально у входа в загс бормочет: «Прости меня», швыряет цветы и бежит от тебя! Бежит, как черт от ладана… Красиво? Мало того, что меня опозорили, мало того, что у моего отца был сердечный приступ, так еще сорвалась моя командировка в Англию. На год командировочка! Сами знаете, как они любят посылать неженатых! Да еще в страны НАТО! Про свои чувства я уж и не говорю…
Летели в окнах дрожащие, обгоняющие друг друга огни… Чтобы закруглить эту тему без надсады и зла, Борис сказал:
— А вообще-то все к лучшему. Знаете такую песенку:
Огни, огни… Лиц мы не видим.
— Или я не прав?
— Прав, Боря, прав… Здесь можно остановить?
— Так ведь еще не ваш переулок… я ж помню его!
— А не важно, я дворами — короче… Спасибо. Мне еще в аптеку…
— А вот и она, — сказал шофер Толик.
— Благодарю… Прав ты, Боря, в том, что мой КПД — он и впрямь мог быть существенно выше…
Хлопнула дверца.
«Волга» сначала медленно, словно недоумевая, сопровождала Мельникова, идущего по тротуару, а затем рванула вперед.
Он ел без всякого интереса к пище, наугад тыкая вилкой и глядя в «Известия».
Его мать — старуха строгая, с породистым одутловатым лицом и умными глазами — сидела в кресле и смотрела, как он ест. Вздрагивающей ладонью она поглаживала по голове бронзовый бюстик какого-то древнего грека — Демосфена? Демокрита? Геродота? — словом, кого-то из них.
— Кто-нибудь звонил? — поинтересовался Мельников.
— Звонили… — Полина Андреевна не оживилась от вопроса.
— Кто же?
— Зрители.
— Кто-кто? — переспросил Мельников.
— Зрители кинотеатра «Художественный» — терпеливо объяснила мать. — Спрашивали, что идет, когда идет, когда бронь будут давать… У них 291–96, а у нас 241–96… вот и сцепились.
— Ну, это поправимо.
— А зачем поправлять? Не надо! Человеческие голоса услышу, сама язык развяжу… а то я уж людскую речь стала забывать!
Мельников засмеялся, покрутил головой:
— Мама! А если баню начнут спрашивать? Или Святейший Синод?
Старуха, не обратив внимания на эту издевку (над кем и над чем, спрашивается?), продолжала свое:
— Тебе не повезло. Тебе очень не повезло: в свои семьдесят шесть лет твоя мать еще не онемела… Она еще, старая грымза, хочет новости знать — о том о сем… Вот ведь незадача! Ей интересно, о чем сын думает, как работа у него, как дети слушаются… С ней бы, с чертовой перечницей, поговорить полчаса — так ей бы на неделю хватило… всё-ё бы жевала…
— Мама, но там не театр, там обычные будни. Я не знаю, что рассказывать, ей-богу… — Он честно попытался вспомнить. — Говорил я тебе, что к нам пришла работать Горелова? Моя ученица, помнишь, нет? Наташа Горелова, выпуск семилетней давности… Бывала она здесь…
Полина Андреевна просияла и повернулась к сыну всем корпусом:
— Ну как же. У нее роман был с этим…
— С Борей Рудницким. Ну вот тебе и все новости. — Мельников направился в свою комнату. — Нет, еще одна: сегодня ей сорвали урок…
Теперь он у себя.
Здесь властвуют книги. Верхние стеллажи — под самым потолком. Это не нынешние подписные собрания сочинений со знакомыми всем корешками, — нет, у этой библиотеки еще довоенный базис, старые издания — в большинстве.