Дожить до вчера. Рейд «попаданцев»

— Пожалуй, ты прав! А вот представь, что мы в свое переоденемся, деревню захватим, бургомистра на осине подвесим… И ты, такой красивый, «шпалами» сверкая… А?

— Антон, ты чего? Война же!

— А что война? Жрешь ты, как и я, невзирая ни на какую войну, разве не так?

— Сравнил тоже… Без еды как воевать-то?

— Без женской ласки тоже сложно. Помнишь, как Славка Трошин поменялся, когда с Мариной зазнакомился? То-то же! Тебе же сам бог велел — молодой, неженатый! — Однако развивать тему я все-таки перестал, отчасти потому, что Дымов особо не повелся, отчасти из-за того, что впереди показался сельсовет. Не то чтобы я испугался местной власти, но административное здание — это вам все-таки не пустынная деревенская улица, и поскольку говорили-то мы по-русски, шанс, что кто-нибудь это услышит, возрастал.

На лавочке возле входа сидел молодой парень в хорошем двубортном пиджаке, не подходившем ему как минимум на два размера. Левый рукав был перехвачен белой повязкой, отчего казалось, что бицепс этой руки уродливо перекачан. Ансамбль дополнялся засаленной кепкой и парой глубоких царапин на щеке. На коленях «суровый боец» держал обрез «трехлинейки», из-за чего напомнил мне персонажа одной из первых серий знаменитого сериала «Рожденная революцией». Той, где главный герой приезжает в деревню бороться с кулацким подпольем. Увидев нас, парень вскочил:

— Добренького утречка, панове официры!

— Guten Tag! — пока я размышлял, реагировать на приветствие или нет, ответил Дымов. — Sprechen Sie Deutsch?[28]

Если судить по квадратным глазам и бараньему выражению на лице, парнишка ничего не понял! Надо Лешке наколку дать.

— Burgmeister! Schnelle! Schnelle!

Парень осклабился, попутно продемонстрировав рот — «мечту жадного стоматолога», и затараторил:

— Так нет его! Нету! На лесопилку уехал! Да, на лесопилку! — При этом он стащил с головы кепку, руками показывал направление на этот объект лесного хозяйства, демонстрировал нам свое уважение, ежесекундно кланяясь, и вообще вел себя, как Марсель Марсо на стимуляторах!

«Ого, какая буря чувств!» — подумав это, я просто обошел его, словно он был неодушевленным предметом, столбом там или клумбой, и направился к крыльцу. Зельц врубился с полоборота и, обогнав меня, почтительно распахнул дверь.

Не знаю, насколько подобное поведение соответствовало представлениям охранника, но он даже не дернулся, просто еще несколько раз повторил, что бургомистр в отъезде.

Мне же это только на руку, дорогой! Вдруг бумажку какую интересную этот ваш бургомистр на столе забыл, да и в целом неплохо посмотреть, как новая власть живет.

Пока Лешка весьма грамотно заблокировал сунувшегося вслед за нами сторожа, я быстро прошел по короткому коридору и толкнул дверь с пришпиленным листом бумаги, на котором плакатным пером аккуратно было выведено «Бургомистр». На двух языках, причем надпись латиницей была сделана готическим шрифтом и превосходила размерами русскую раза в два.

«Да уж, Чувство Собственной Важности у гражданина Акункина зашкаливает. Впрочем, это и из рассказов Тотена было понятно, надпись — лишь подтверждение… — рассуждая таким образом, я быстро осматривал „кабинет“. — Портрет фюрера он где, интересно, раздобыл? О, и даже бюст! — Названный предмет стоял на столе „градоначальника“. Единственное, заметить его сразу было сложно, поскольку голова гипсового Гитлера едва ли превосходила размеры детского кулака. — Наверное, у кого-нибудь из солдат сменял на поллитру, — не думаю, что оккупационные власти уже начали выдавать местным предметы наглядной агитации. Хотя с этого германофила станется».

— Herr oberlieutenant komm zu mir![29] — сохраняя конспирацию, позвал Зельц. Конечно, выговор у него недотягивал не то что до тотеновского, но и даже до моего, да и без «bitte» фраза звучала несколько невежливо, тем не менее в отсутствие людей понимающих должно вполне проканать.

А позвал он меня потому, что нашел на втором столе весьма интересную штукенцию:

«До особого распоряжения запрещается частным лицам:

а) ездить по железной дороге;

б) находиться на железнодорожных путях;

в) впрыгивать в поезд на ходу;

г) влезать в поезд во время стоянки.

В случае нарушения этого запрета германской охране дано распоряжение пользоваться огнестрельным оружием»,

— было написано на большом, примерно шестьдесят на сорок, листе фанеры. Причем перед тем, как нанести все тем же плакатным пером текст, неизвестный художник-оформитель не поленился загрунтовать деревяшку белилами.