Дождь (ЛП)

Я прошла последний класс и поспешила к кабинету музыки. Я добралась до актового зала, в который вело несколько дверей. Я потянула холодную металлическую ручку ближайшей.

Дверь открылась, выпуская теплый затхлый воздух. Запах был застоявшимся и немного металлическим, словно слюной и жвачкой, словно старые пыльные ковры. Я беззвучно прошла между рядами кресел. Пол шел склоном к сцене, которую освещали три прожектора. Мои глаза привыкли, и я увидела его.

Джун сидел в черном кресле среди мерцающего света. Он был в белой рубашке и синих брюках, пиджак и сумка лежали на краю сцены. На запястье его чернел браслет, которым он прикрывал часть шрамов Ками. Он двигался в этом свете, и шипы на запястье, и серьга в ухе мерцали, напоминая вспышками азбуку Морзе, которую я не понимала.

Он держал скрипку прямо, а смычок в его руке чем-то напоминал шинай, вскинутый перед боем. Я поискала взглядом Икеду за черным пианино, что притаилось в тени на сцене, но ее там не было. Мы с Джуном были одни, а затхлый воздух давил тишиной.

Он провел смычком по струнам.

Богатый звук наполнил воздух, проникая в мое сердце. Паника отступила на миг. Его жизнь была спокойной, в отличие от моей. Джун был спокойным озером, Томо был водопадом. А я была водой, что лилась куда угодно, но не могла придать себе желаемую форму.

Звук скрипки заполнял зал. Мелодия быстро взлетала до высоких нот и возвращалась к спокойным отрывкам. Тон был и грустным, и радостным, горькое смирение с привкусом надежды. Бетховен? Нет… но я знала эту мелодию. Мама слушала ее, когда писала статью о местном скрипаче, что присоединился к оркестру Нью-Йорка.

Бах. Это точно он. Одна из его сюит. Низкие ноты проникали под кожу. Я подняла голову и застыла.

Ленты чернил кружились в воздухе, напоминая замедленное движение узких флагов на башенках замка. Они мерцали радугой, содрогаясь от каждой ноты, извлекаемой Джуном из скрипки. Они развевались в воздухе, словно шарфы. Они касались друг друга, и в свете прожектором мерцали облачка золотой пыли, словно тусклые звезды.

Я никогда еще не видела чернила такими. А Джун даже не рисовал. Это напоминало слова Томо о том, что чернила используют его как холст. Джун был холстом, чернила рисовали вокруг него красивые узоры.

Сюита Баха подошла к концу, Джун начал следующую, не открывая глаза. Но он моргнул, когда его пальцы задели струны, и тогда увидел меня.

Мелодия затихла. Меня окружила тишина.