Довлатов и окрестности

Говоря о своих книгах, Павич предпочитал архитектурные сравнения: роман как церковь или мечеть. Его книги можно обойти с разных сторон, чтобы бегло осмотреть, а можно сосредоточиться на какой-нибудь детали — портале, орнаменте, химере, каменной резьбе. Избыточное содержание тут так велико, что у нас не хватает пространственного воображения. Тут-то автор и приходит на помощь, предлагая читателю кристаллическую решетку в виде лексикона, кроссворда или какой-нибудь другой семантически пустой формы.

Для писателя соблазн этих структур в том, что они позволяют вогнать материал в жесткие рамки, не прибегая к линейному повествованию. Ведь композицию здесь задает не писатель, а чужая — и чуждая литературе — форма. И чем она строже, тем больше свободы у автора и его героев. Он строго соблюдает не им придуманное правило — следит, чтобы герои в нужных местах пересекались. Зато в остальном он свободен — повествовательная логика, сюжетная необходимость, законы развития характера, психологическая достоверность, даже элементарная временная последовательность «раньше — позже» — всего этого у Павича нет. Он решительно избавился от презумпции реализма, которая создает из книги иллюзию мирового порядка и навязывает автору изрядно скомпрометированную роль всемогущего творца.

2

Новаторство Павича подчеркивает неожиданная связь с мыльной оперой: бесконечно запутан клубок родственников, людское тесто автор месил прямо-таки со злорадным азартом. Семейная «клетка» разбухает — герои плодятся, раздваиваются, повторяются, отражаются, превращая текст в генетическую шараду. От этого генеалогического баньяна непросто добиться ответа на простые вопросы: кто кого родил, любил, убил.

Созданная Павичем литературная форма требует организации текста иной сложности. Временны´

е координаты тут наделяются пространственными характеристиками: персонажи могут жить во вторнике или в пятнице — не когда, а где. Павич ищет ответа — истины, порядка, гармонии, Бога — не в пространстве, а во времени, не на небе, земле или в преисподней, а в истории, спрессовавшей вчерашний, сегодняшний и завтрашний день.

Он и сам был таким. Когда «Хазарский словарь» обошел и покорил мир, Павича назвали первым писателем третьего тысячелетия. Но куда сильнее его проза тянулась к архаике — к рапсодам, аэдам, Гомеру, к той литературе, которая была до книг, а значит, сможет выжить и в постгуттенберговском мире, когда — или если — книг снова не будет.

Павич жаловался, что существует множество способов прочесть «Хазарский словарь», но почти никто ими не пользуется. В первый раз я тоже прочел эту книгу, как все остальные: с первой до последней страницы. Очарованный устройством «Словаря», я тем не менее не насладился им в должной мере: ошеломляющая густота текста мешала оторвать глаза от бумаги.

Теперь, четверть века спустя, мне трудно читать «Хазарский словарь» по порядку. Дойдя до первой же ссылки, я иду за ней вглубь книги, возвращаюсь в начало, залезаю на страницу, соседнюю с той, на которой остановился, слежу за развитием то одной, то другой темы, постоянно сверяясь с пройденным, и не отстаю от «Словаря», перечитывая его статьи, пока все они не покажутся мне старыми знакомыми. Как ни странно, я отнюдь не считаю такое чтение особо хлопотным, потому что и другими, прежними книгами я часто пользуюсь тем же образом. Читая, я постоянно отрываюсь от степенного чередования страниц ради короткой справки, подробного исторического экскурса, поиска иллюстрации или карты.

Что же изменилось? Можно, конечно, сказать, что за эти годы мы освоили Павича и немного привыкли к взорванному им литературному ландшафту. Но ведь даже тот, кто открывает его книги впервые, уже, в общем-то, подготовлен к их чтению. Разгадка — в интернете.

Когда Павич придумывал «Хазарский словарь», у него не было даже компьютера. Он писал книгу на карточках, раскладывая их на кровати. Однако именно его проза проложила путь к новому чтению. Оно стало результатом «огугливания» (выражение Владимира Гандельсмана) наших мозгов. В оцифрованной вселенной книги теряют переплет, а с ним — и зависимость от порядка, продиктованного писателем. Сегодня читатель легко перескакивает с пятого на десятое, углубляясь в попутное или постороннее: то расширяя знание об упомянутом предмете, то вообще меняя тему. Сами того не заметив, мы уже привыкли к тому, что на экране текст постоянно ветвится. Когда-то прочитанными страницами мерили время, но для компьютерного чтения это невозможно, потому что оно разворачивается в сугубо индивидуальном ритме, который определяется любознательностью или терпением читателя.

Для выросшего с интернетом поколения линейное чтение требует таких же усилий, как для предыдущей генерации — чтение нелинейное. Успешно освоив новые правила, авторы нынешних бестселлеров склеивают книги из начиненных фактами фрагментов, каждый — размером в один экран. Именно так, соединяя детектив с «Википедией», пишет Дэн Браун. Но в этом нет вины Милорада Павича. Он готовил нас к вершинам, а не к болотам компьютерного века.