Довлатов и окрестности

Издав "Компромисс", Сергей напечатал на задней обложке отрывок из нашей статьи, который начинался словами "Довлатов - как червонец: всем нравится." На что Сагаловский немедленно откликнулся "Прейскурантом", подводящим сальдо всей эмигрантской литературе. В стихах, написанном в излюбленном тогда жанре дружеской пикировки, есть и про нас: … и никуда не денешься, и вертится земля…

Забыли Вайля с Генисом:

За пару - три рубля.

Они, к несчастью, критики, и у меня - в цене, но хоть слезами вытеки, не пишут обо мне.

Я с музами игривыми валяю дурака, и где-то на двугривенный еще тяну пока…

Первый сборник Сагаловского - "Витязь в еврейской шкуре" - вышел в специально придуманном для этой затеи издательстве "Dovlatov's Publishing".

Надписывая мне книгу, Наум аккуратно вывел: "Двугривенный - полутарорублевому".

Как водится, Сагаловский разительно отличался от своих стихов. Вежливый, глубоко порядочный киевский инженер с оперным баритоном, он придумал себе маску ранимого наглеца. Свои стихотворные фельетоны Сагаловский писал от лица "русского поэта еврейской национальности" Мотла Лещинера. Этого практичного лирика с непобедимым чувством здравого смысла трудно было не узнать в брайтонской толпе:

Вчера мой внук по имени Давид пришел со школы, съел стакан сметаны, утерся рукавом и говорит, что он произошел от обезьяны.

Я говорю: "Дурак ты или псих?

Сиди и полировку не царапай!

Не знаю, как и что насчет других, но ты произошел от папы с мамой".

Герой Сагаловского, обуреваемый мечтой занять в Новом Свете место, которого и в Старом-то не было, представлял эмигрантскую версию "маленького человека", не известно зачем перебравшегося в просторную Америку из своей малогабаритной, но родной квартиры:

Метраж у нас был очень мал, я рос у самого порога, меня обрезали немного, чтоб меньше места занимал.

Живя в Чикаго, Сагаловский Брайтона не любил и не стеснялся ему об этом говорить прямо. Так, в ответ на нашу статью о сходстве Брайтона с бабелевской Одессой, пришел анонимный отклик, автора которого отгадать было, впрочем, не трудно:

Мне говорят, кусок Одессы, ах, тетя Хая, ах, Привоз! Но Брайтн-Бич не стоит мессы, ни слова доброго, ни слез. Он вас унизил и ограбил, и не бросайте громкий клич, что нужен, дескать, новый Бабель, дабы воспел ваш Брайтон Бич.

Воздастся вам - где дайм, где никель! Я лично думаю одно - не Бабель нужен, а Деникин! Ну, в крайнем случае - Махно…

Брайтон-Бич можно было презирать, но не игнорировать. Там жили наши читатели. И мы хотели им понравиться. Сергею это удавалось без труда.

Напрочь лишенный интеллектуального снобизма, Сергей терпимее других относился к хамству и невежеству своих читателей.

Сегодня, чтобы добиться их расположения, можно просто перепечатывать уголовные репортажи из российских газет. Ничто так не красит "новую" родину, как плохие новости с родины "старой". Но пока советская власть была жива, читателю приходилось довольствоваться куда менее живописной диссидентской хроникой. Поэтому развлекая эмигрантскую аудиторию, мы рассказывали ей либо о хорошо знакомом, либо о совсем неизвестном. В последнем случае в ход шли заметки под общим названием "Женщина в объятиях крокодила". В первом - интервью, для которых тот же язвительный Сагаловский придумал рубрику "Как ты пристроился, новый американец".

Сергей охотно участвовал в ней, описывая успехи своих многочисленных приятелей. В его изложении все они казались писателями. Так, один наш общий приятель, врач, прослуживший много лет на подводной лодке и редко обходившийся без мата, в беседе с Довлатовым, нарядно названной "Досужие размышления у обочины желудочно-кишечного тракта", поет этому самому тракту пеан:

"Внутренние органы необычайно гармоничны. Болезнь, собственно, и есть нарушение гармонии. Здоровый организм функционирует в причудливом и строгом ритме. Все это движется и постоянно меняет оттенки. Любой абстракционист может позавидовать. Жаль, что я не режиссер, как мой друг Соля Шапиро. Я бы снял гениальный фильм про внутренние органы. Например, о сложных драматических взаимоотношениях желудка и кишечника…" В каждый, а не только в газетный текст Сергей вставлял друзей. Трудно найти не упомянутого им знакомого. Он пытался интимизировать эмиграцию, сделав ее своим домом. Целенаправленно создавая миф Третьей волны как большой семьи, Довлатов использовал фантомы. Он изобрел особый газетный жанр - "Случаи".

Эти крохотные, идущие без подписи, заметки выдавались им за действительные происшествия. Ничего интересного в эпизодах не было, за исключением героев - всегда эмигрантов. Вот, например, что рассказывалось в одной из них: "Бывший учитель физкультуры из Львова Гарри Пивоваров побил трех чернокожих хулиганов в сабвее. При этом один из них "нанес ему легкое ранение ножом для разрезания ковров".

Только последняя деталь выдает автора этой непритязательной истории.