Упомянутый в письме Довлатова «красивый негр» Яробин Гилберт заслуживает отдельного рассказа.
Он появился в моей жизни благодаря стараниям все той же американской подруги Анн Фридман, ставшей впоследствии переводчицей Довлатова. Анн повесила объявление в Колумбийском университете: «Приехавшая недавно эмигрантка из Ленинграда хочет брать уроки английского языка в обмен на преподавание русского». И мой телефон. Через несколько дней позвонил приятный мужской голос и на вполне приличном, хоть и с акцентом, русском языке отрекомендовался Яробином Гилбертом и сказал, что заинтересован в таком обмене. Договорились о времени его прихода. И вот раздался звонок. На пороге стоял высокий черный красавец, в безупречном английском костюме, вылитый Сидни Пуатье или Дензел Вашингтон. Он учился в Колумбийского университета, иначе говоря, на юридическом факультете. А до этого закончил Гарвард. На момент нашего знакомства Яробину было 25 лет.
Дед Яробина приехал в Америку с острова Барбадос и поселился с семьей в Гарлеме. Там Яробин родился, там пошел в школу и остался бы в той среде со всеми вытекающими последствиями. Отец его работал привратником, мать убирала квартиры. Будучи сама полуграмотной женщиной, она на каждом родительском собрании слышала похвалы в адрес сына, уверовала в его необыкновенные способности и добилась, чтобы его приняли в знаменитую школу для одаренных детей в Бронксе. С этого начался его блестящий путь наверх. Школу он окончил с отличием, в Гарвард был принят с полной стипендией. Не слишком частый, к сожалению, но убедительный пример того, что Америка — страна неограниченных возможностей. К двадцати пяти годам Яробин Гилберт владел шестью языками и знал русский гораздо лучше, чем я английский. Впрочем, это было нетрудно.
Я ужасно стеснялась своей языковой инвалидности, и вместо того, чтобы нажимать на английский, норовила говорить с Яробином по-русски. В результате он отполировал свой русский, а я едва сдвинулась с мертвой точки. Но и в накладе не осталась, а была допущена в сложнейший лабиринт его психологии и абсолютно чуждого нам образа мыслей. Яробин возил меня в Гарлем для знакомства с «их» (он говорил с «нашей») жизнью. Я бывала в его церкви, и в ночном клубе, и в супермаркетах, и в парикмахерской, дожидаясь, пока его постригут (он всегда стригся у одного и того же мастера). Одна бы я никогда не осмелилась туда сунуться. Когда, например, мы входили в парикмахерскую, где от запаха марихуаны кружилась голова, присутствующие замолкали и смотрели на меня выпученными глазами, будто увидели двухголовую игуану. Но рядом с Яробином я чувствовала себя в полной безопасности.
Помню, меня поражало, что он покупал себе одежду и туфли в самых дорогих магазинах. Когда он гордо сообщил, что пара туфель стоит 120 долларов (по сегодняшним ценам что-то около семисот долларов), я не выдержала:
— Это твои комплексы бушуют.
— Очень может быть, — смеялся он.
Мы часто гуляли в Центральном парке, и Яробин делился со мной взглядами на жизнь. Например, он считал, что самую большую зарплату должны получать люди «грязных» профессий: мусорщики, ассенизаторы, «травильщики» крыс и тараканов, а актеры Бродвея или Голливуда, директора индустриальных компаний и банков должны работать бесплатно или за копейки, только чтобы не помереть с голоду, потому что они делают то, что им нравится, иначе говоря, любят свою работу. Впоследствии Яробин Гилберт сделал головокружительную карьеру, став вице-президентом по спортивному вещанию телекомпании Эн-би-си. Он стал зарабатывать кучу денег, но никогда не высказывал недовольства по этому поводу. После этого Яробин забрался в какие-то уж совсем недосягаемые выси, став одним из членов совета директоров «Пепсико». Уверена, что на этом посту его взгляды на вопросы оплаты труда «качнулись вправо, качнувшись влево».
Когда Яробин поехал в Москву на летнюю работу юрисконсультом Всемирного банка, я вручила ему чемодан со шмотками для передачи Довлатову.
Сергей и не подозревал, как ему повезло. Два других чемодана, которые я послала в Россию с Яробином в его следующую поездку в Россию, никогда до адресатов не дошли. Уверена, что Яробин их не присвоил. Просто таскать их ему не хотелось, а отказать мне было неловко. Он оставил их в где-то в Нью-Йорке или сдал в магазин Армии спасения. А потом выкручивался передо мной, как уж.